Вскоре богослов вернулся. За ним, едва поспевая, шёл пан Гонта. В баш не он показал Скарге нишу с лазом наверх.
— Там они, — сказал Гонта и объяснил, как Филарет и Василий скрылись наверху.
Голоса внизу звучали глухо, и до слуха Филарета доходили лишь отдельные понятные слова. Но вот кто-то поднялся по лазу, застучал железом о люк. Раздался грубый и сильный голос:
— Эй, открывайте!
Филарет и Василий молчали. Они условились не отвечать ни на какие призывы. И потом в течение всего дня, пока Пётр Скарга призывал их к благоразумию, они ни словом не отозвались.
Их «сиденье» длилось больше двух недель. И каждый день Пётр Скарга и его люди пытались проникнуть наверх башни, но оказались бессильны. А на увещевания богослова узники не отвечали. И тогда Пётр Скарга отказался от королевской затеи обратить узников в римскую веру, дал им возможность умереть от голода.
— Я желал им добра, — сказал богослов пану Гонте, уезжая.
Пан Гонта не открыл Петру Скарге тайну каземата, не сказал, что узники не могут умереть от голода по крайней мере с месяц.
Через сутки после отъезда богослова Филарет спустился вниз, попытался выйти из башни, но двери оказались запертыми. И прошли ещё сутки, когда в башню пришёл пан Гонта.
— Матерь Божия даровала вам спасение, московиты, — приветствовал их хранитель замка. — Идите ко мне и вкусите пищи.
С тех пор прошло больше года. Первое время узники прятались на ночь в своей маленькой крепости. Но Пётр Скарга больше не появлялся в Мальборгском замке. Король Сигизмунд давно забыл о русских пленниках. Польша рассталась с надеждой овладеть российским престолом, и потому всё русское предавалось забвению. Так же поступил и Пётр Скарга в отношении русских узников. Лишь пан Гонта по-прежнему не стеснялся заставлять Филарета работать у себя по хозяйству. Он же не гнушался никакой работы и находил в ней забвение от горьких дум о судьбе князя Василия, о своей. В работе он забывался от тоски по родным и близким, по отчизне.
Хуже было князю Василию. Он уже не мог выходить из башни, силы его истощились и он продолжал медленно угасать. В его жизни наступило временное оживление лишь в тот день, когда узникам принесли весть о скором их освобождении. В Мальборгский замок приехал чиновник из Варшавы и объявил Филарету и Василию о том, что их вот-вот повезут в Россию и там обменяют на польских пленных.
Услышав о близости столь долгожданного освобождения, узники, не стыдясь слёз, заплакали. Но если Филарет радовался скорому свиданию с родными и близкими, то князь Василий лишь рвался душою к родной земле, дабы увидеть её, приласкать да и лечь на вечный покой.
Но путь узников в Россию оказался неблизким и долгим. В середине мая в Мальборгский замок вновь прибыл чиновник в сопровождении жандармов. Они посадили Филарета и Василия в крестьянскую телегу и повезли не к Псковщине, коя была совсем близко от Мариенбурга, а на юг, к Вильно и дальше, в сторону Варшавы. Ехали медленно, делали в день не больше тридцати вёрст Труден и скорбен был этот путь для узников Мальборга. Князь Василий доживал последние дни. Митрополит ничем не мог его утешить, лишь по просьбе князя читал на память псалмы. Он помнил многие хвалебные песни Давида и его псалмы на дни недели.
— Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя, — начинал Филарет тихо, не выпуская из своей руки холодную руку князя. — Воздай, Судия земли, воздай возмездие гордым. Доколе, Господи, доколе нечестивые торжествовать будут? Они изрыгают дерзкие, речи величаются все, делающие беззакония. Пожирают народ Твой, Господи, угнетают наследие Твоё, вдову и пришельца убивают и сирот умерщвляют. И говорят: не увидит Господь, и не узнает Бог Иаковлев. Образумьтесь, бессмысленные люди!
Князь Василий в такие минуты закрывал глаза. И голос Филарета, казалось ему, доносился из небесной выси, славный, всегда успокаивающий, всегда милосердный к ближнему. Князь благодарил Бога за то, что послал ему на годы заточения такого душевного и стойкого духовного отца. Как часто в минуты отчаяния князь предавался греховным помыслам об избавлении от земной юдоли. Но Филарет каждый раз развеивал его чёрные побуждения и вселял в него жажду жизни. Голос Филарета продолжал завораживающе звучать:
— Господь знает мысли человеческие, что они суетны. Блажен человек, которого вразумлявши Ты, Господь, и наставляешь законам Твоим, чтобы дать ему покой в бедственные дни, доколе нечестивому роется яма! Ибо не отринет Господь народа своего и не оставит наследия своего!
Так, под чтение псалмов и молитв, узники достигли Вильно. Весь путь Филарет просидел рядом с Василием, ничего не видя окрест, а только бледное лицо друга, уже похожее на маску. Митрополит не выпускал руку Василия и потому удерживал его на белом свете. Но как прибыли в Вильно и расположились на постоялом дворе, князь Василий, которого перенесли в помещение и положили на топчан, открыл глаза и тихо сказал:
— Исповедуй меня, брат мой и отец мой и незабвенный сотоварищ-друг на всём моём тернистом пути. Печалуюсь об одном, о том, что не достиг порога отчего дома. Но я умоляю тебе, довези меня до свободной русской земли и похорони там...
— Обещаю, брат мой! Целую крест пред ликом Господа Бога, что всё исполню, как твоей душе угодно.
Князь Василий пошевелил рукой, Филарет понял это движение, взял его за руку.
— Настал час, исповедуй же, прими моё покаяние, причасти... — последнее слово князь произнёс уже так тихо, что Филарет лишь по губам понял его значение.
И Филарет исполнил таинство исповеди, покаяния и причастил князя Василия. Он же после этого закрыл глаза и будто уснул. Но Филарет знал, что князь уже никогда больше не откроет своих глаз. В вечернем сумраке в покой влетели Святые Духи, взяли душу усопшего и вознеслись с нею в Царство Небесное. Филарет опустился на колени близ тела покойного и всю ночь читал молитвы, читая их, он плакал, не замечая слёз. В эти часы он ничего не помнил о себе, о том, что нужно делать какие-то дела. Вся сила его души была отдана усопшему, будто он надеялся воскресить ставшего ему родным князя.
Под утро затмение Филарета прошло, горе утраты побудило его к действию. Он потребовал от сопровождавших его служилых чинов, чтобы из Вильно открыли прямой путь на Сморгонь, на Молодечно и Минск, чтобы как можно скорее доставить тело князя в Россию. Однако ни просьбы, ни мольбы, ни требования не пробудили сочувствия в сердцах польских чиновников. Ему было велено похоронить князя в Вильно. Филарет не сдавался. И, кажется, нашёл верный путь к чёрствым душам чиновников.
— Князь Голицын был очень богат, и вы получите хорошую награду, если проявите милосердие и доставите князя в Россию.
— Как можно верить тебе, московит ежели ты сам нищий, — отвечали чиновники.
— Вы должны мне верить! Я отец русского царя, и у меня есть достояние, дабы заплатить за хлопоты и труды.
И Филарету удалось побудить поляков совершить доброе деяние. Всё пришло в движение. Кто-то отправился покупать гроб у виленских мастеров, кто-то добыл большой ларь и наполнил его льдом в леднике у пивовара. Тело усопшего переодели в новые одежды, гроб поставили в ларь со льдом, всё засыпали опилками. И спустя день из Вильно выехал траурный поезд. Мчали на перекладных, не останавливаясь на ночлег, на отдых, позади оставили Минск, Смоленск, Дорогобуж. И впервые в жизни Филарет молил Бога о том, чтобы послал сопровождавшим его полякам все земные и небесные блага. На девятый день пути тело покойного было доставлено в его родовое имение и там, после отпевания в церкви, предано земле.
