— Пошли человека за князем Иваном, пусть приведёт на исповедь.
— Пошлю, владыко святейший, а лучше сам схожу. Тут рукой подать...
— Сходи сам. Вместе и придёте.
Дионисий ушёл. Филарет опустился в кресло и задумался о судьбе сына-царя. Было очевидно одно: ежели не оженить скоро, то царский род Романовых может прерваться на Михаиле. И уж если не удалось залучить невесту королевского имени из другой державы, то следует поискать доморощенную. Тут же мелькнуло: «Вот бы Ксюша была родовитого племени. — И тяжело вздохнул:
— Ох уж эти законы старины!» Перебирая в памяти все княжеские и боярские рода, в коих имелись невесты на выданье, Филарет остановился на князьях Долгоруких. Видел он их дочь в соборе на богослужении. Ничего не скажешь, хороша княжна Мария, ликом и статью взяла. Да похоже, что и разумом Всевышний наделил, светился же он на лице. Токмо ведь и Машу надо спросить...» И не помнил Филарет, сколько времени провёл в размышлениях, как вернулся архимандрит Дионисий.
— Ни с чем я, святейший.
— Что так?
— Да в непотребном виде князь, лыка не вяжет Ругался, кричал, как услышал, куда зову. Подворье грозился поджечь, а сам и шагу не способен сделать. Непотребен...
— Охо-хо, — вздохнул Филарет — Ну так пусть пеняет на себя. На него тоже управа есть. Пошли к нему завтра ранним утром Кустодиев дюжих, пусть лишат его зелья на два дня, а как придёт в себя, там и поговорим.
— Исполню, святейший, — ответил Дионисий.
Филарет встал, прошёлся по покою и остановился близ Дионисия.
— Ты пока ходил, я всё думал о царе-батюшке. Край пришёл, и женить его нужно. Ты княжну Марию Долгорукую видел?
— Зрел многажды в Благовещенском соборе.
— И что ты о ней скажешь?
— Оно ведь как посмотреть. Был бы молод да не в монашеском сане, не обошёл бы её стороной, — признался Дионисий.
— Давай-ка, брат мой, потрапезничаем да поговорим о наболевшем, — повеселев, сказал Филарет и позвал архидиакона Николая, попросил, чтобы накрыли стол.
А через два дня к вечеру возле патриарших палат остановилась крытая колымага, из неё вышли архимандрит Дионисий и князь Иван Хворостинин. Они поднялись на крыльцо и скрылись в патриарших палатах. Два кустодия, что сидели на облучке, переглянулись.
— Ну и князь! То-то будет ему от святейшего!
Князь Иван был трезв, в одежде опрятен, но ликом чёрен, с диковатыми огнями в глазах. Дионисий привёл князя в трапезную. И вскоре же из моленной появился Филарет. Не благословив, как принято, спросил князя:
— Как ты живёшь, сын Андреев?
— Худо, святейший.
— Не потому ли, что пребываешь без Бога в душе?
— Так оно и есть.
— Я звал тебя на исповедь. Да был ты в непотребном виде. Теперь пойдёшь в храм исповедаться.
— Не пойду, святейший. Душа источилась, и нет порыва к исповеди.
— Печалуюсь. — Патриарх подошёл к князю, за плечо взял, к окну подвёл. — Дай-ка посмотрю на тебя с прилежанием. Авось скажу о твоей хвори.
— Полно, святейший, не тщись! Ни тебе меня не разгадать, ни мне тебя.
— Считаешь, что вровень стоим?
— Отчего бы...
Князь явно не был расположен к откровенному разговору. И Филарет сказал об этом:
— Я тебе руку помощи протягиваю, ты же отталкиваешь меня.
— Устал я, святейший, жизнь в тягость, потому равнодушен...
— Но зачем россиян хулишь? И царя-батюшку... Усталые в смирении пребывают, но не буйствуют.
— Народ хулю, потому как от глума не избавится. А царя-батюшку... Сие от досады рвётся. Вот был бы ты царём! Ты — сильный, за всё цепко берёшься. Мне такие по душе.
— Не нужно мне твоей похвалы. Придёшь с нею, когда грехи замолишь. И место тебе в монастыре уготовано. Пойдёшь ли вольно?
— Вольно не пойду. Но твоя власть надо мной. Верши её. А ноне домой отпусти.
Филарет понял, что князь Иван ни к покаянию не готов, ни от наказания не бежит Потому счёл беседу исчерпанной, сказал Дионисию:
— Отправь его в палаты да стражей поставь, чтобы не сбежал. Суд Божий вершить будем. — И князю сказал: — Не обессудь, за хулу на царя держать тебе ответ.
— Все мы под Богом ходим. Потому отдаюсь Ему не сумняшеся. — И князь Иван вышел из трапезной.
Вскоре же князя Ивана судили. Боярская дума жаждала пыток, крови.
— Царь-батюшка, все государи до тебя за хулу на плаху отправляли. И ты, государь, прояви твёрдость, — взывал князь Мстиславский.
Царь Михаил, однако, не поддался на призывы Фёдора и у думных бояр на поводу не пошёл. Посмотрев на отца, тихо сказал:
— Мы целовали крест не казнить за измены и хулу. Зачем же руки багрить? Вот патриарх-государь и скажет своё милосердное слово.
— Оно и будет таким, — начал Филарет. — Церковь видит в князе заблудшую овцу. Потому ему путь один: на моление в монастырь. И место князю уготовано: Кириллова Белозерская обитель. Сие мы вершим в согласии с царём-батюшкой.
Никто из бояр не посмел перечить милосердному приговору. И князя Хворостинина отправили на Белоозеро по первому санному пути.
Той порой приблизилось важное событие. Царь Михаил дал согласие жениться на Марии Долгорукой. И были смотрины, было обручение. Княжна Мария, роду праведного, пришлась Михаилу по душе.
— Батюшка родимый, низкий поклон тебе. Машенька согреет моё сердце, и мы подарим тебе внуков, даст Бог.
Жених оказался нетерпелив. Сразу же после нового года в середине сентября он повёл невесту под венец. Обряд венчания свершил сам патриарх Филарет в Благовещенском соборе. И было трёхдневное ликование. Москвитяне радовались за царя и валом валили на Красную площадь и в Кремль, где от щедрот царских угощения, бочки с вином, с пивом и каждый мог вволю выпить хмельного во здравие царицы и царя. И в Грановитой палате был большой пир, все веселились без меры, царю и царице подносили дорогие подарки, золотом и серебром осыпали, желали многих лет супружеской жизни, много детей и всё прочее во благо семейного счастья.
Ан счастье молодожёнов было коротким. Чей-то злой колдовской глаз ожёг невесту. Потом патриарх Филарет горюя над печальной участью царицы Марии, долго будет искать-перебирать в памяти лица всех тех, кто мог совершить злодеяние. И когда спустя семь месяцев после венчания, будучи беременной, царица Мария скоропостижно скончалась, Филарет убивался от горя не меньше царя и разум его мутился от тягостных дум. Но однажды его как будто озарило. И он, как ему показалось, нашёл виновницу смерти царицы. Вспомнил он, что на свадьбе был воевода Бутурлин, а с ним — Катерина и Ксения. И видел он, как от Ксении исходили какие-то неземные лучи. Но странным во всём этом было одно: почему он, Филарет, в сей же миг запамятовал сие яркое явление, словно и вовсе его не было. Теперь же память прорезалась, словно молодой зуб, и он увидел лицо Ксении в каком-то мучительном оцепенении, в страдании, готовом прорваться криком. И понял Филарет, что это Ксения наслала на Марию колдовство.
