Ксения засмеялась, да звонко, заливисто.
— Уж не тебе ли исповедаться, не ты ли батюшка-протопоп?
— Истинно глаголешь, дитя моё, кайся! — И князь тоже засмеялся.
А Ксюша неожиданно посерьёзнела, нож в руки взяла, поиграла им и с силой в столешницу воткнула, свечу рядом поставила, чтобы огонь прямо в глаза князю падал, спросила строго:
— Отвечай, князь Иван: ты раб Божий?
Князь с удивлением покачал головой, дескать, круто взяла девица. Но отозвался:
— Отвечаю: я есть раб Божий.
— И ты есть раб царя, Богом данного тебе?
— И я есть раб помазанника Божьего.
— Вот и я тоже, князюшка. Рабы мы с тобой. Теперь же слушай, что Господь Христос сказал.
— Слушаю. — Лицо князя в эти минуты тоже стало серьёзным, почти суровым.
Ксения сняла нагар со свечи, она запылала ярче, и продолжала, не спуская зелёных, обжигающих глаз с князя:
— Никто, зажигая свечу, не накрывает её сосудом или не ставит под кровать, а держит на подсвечнике, дабы входящие видели свет.
— Разумею, — отозвался князь.
— Ты просишь моей исповеди, сие не блажь, ведаю. Знай же. Ибо нет ничего тайного, говорил Христос, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы. Ты и сие уразумел?
— Да. — И князь вздохнул.
— Внимай дальше. Матушка моя ведунья и ясновидица Катерина в молодости любила князя Фёдора Романова. И всё было между любящими. И мнилось им, что сие есть тайна. Ан о той тайне знала вся Москва. Будешь ли ты меня судить-казнить за то, что ту ночь царь-батюшка провёл у меня, своей рабыни, в светёлке? И по какому праву ты будешь судить? — Ксения сказала всё, что надумала высветить, и теперь сидела перед князем и, гордо вскинув голову и не отводя своих требовательных глаз от лица Ивана, читала всё, что творилось в его душе.
Атам разгулялись стихии. Всё вспыхнуло вдруг, потому как князь ощутил ревность. А к ревности примешалось уязвлённое самолюбие. Но и милосердие к рабыне проснулось, и стыд за личную ложь на уязвление самолюбия. Никто его не уязвлял. Совсем запутавшись в борении душевных сил, князь погасил свечу, выдернул нож из столешницы, встал и засмеялся искренне:
— А я ведь и говорил, что у нас всё, как в сказке. — Он потянулся, лениво зевнул, прикрывая рот рукой, и с деланным равнодушием сказал: — Да всё славно, токмо темь на дворе, и где-то ночь скоротать нужно. То-то бы в светёлке.
И не понял князь, чего больше было в голосе Ксюши, гнева или презрения.
— Нет, голубок, царскому рабу не место в моём тереме, в коем государь почивал. Ему на конюшне быть. — Ксения встала и направилась в светёлку. На душе у неё было горько оттого, что князь Иван не понял её и не догадался, что она спала не с царём, а с человеком, которого любила.
Но Ксения на сей раз ошибалась. Она не одолела и трёх ступеней, как князь метнулся к ней и взял за руку.
— Ясновидица, прости негодного! Я не хотел тебя обидеть!
— Бог простит. А спать ты можешь в боковушке за горницей. Там у нас гости почивают.
— Какой сон, голубушка?! Как уснуть, ежели ты сто лет люба мне! И я, раб Божий, прошу тебя об одном: стань моей семеюшкой! Блудная жизнь не по мне. И положи меня рядом на ложе, не коснусь тебя!
«А ведь правду речёт, — мелькнуло у Ксюши. — Но что он будет делать, ежели сон не сморит?»
— Испытай, любушка, молю Богом! А как сон не сморит меня и тебя, буду сказки рассказывать!
«Испытаю. То-то будет диво да похвала Иванушке, ежели твёрд останется», — снова подумала Ксюша.
— Истинно диво явится, потому как кровь во мне буйная, — ответил князь на то, о чём она только подумала.
«Ишь, как я его разбередила, как зрит мои думы. Ну зри, зри, да берегись, коль обмишулишься. Выдворю в исподнем на двор».
— Не быть тому, любушка. Любовь моя к тебе почтительна и сильнее бренной плоти.
«Господи, мне ли головой не лететь в омут отныне, как царя приняла. А омут-то глубок и светел. Да и раб Божий рабыне тоже мил. От добра добра не ищут». Этой мысли князь не прочитал, потому как промелькнула она в глубине души потаённо. И Ксения потеснилась на лестнице, пропуская князя вперёд, сказала:
— Иди, князюшка, в мой терем, а я пойду двери зачиню.
— Это я мигом обернусь. — И князь опять же стрелою метнулся, накинул на дверь крюк и вернулся. — А в светёлку тебе первой входить.
Ксения медленно поднялась по лестнице. Князь шёл следом.
— Скажи. Иванушка, откуда к тебе сила пришла, что мысли мои читаешь с листа?
— Сам не ведаю, — признался князь. — Сидели мы за столом, я на тебя смотрел и чувствовал, что под твоим взглядом становлюсь маленьким, ну как есть дитёй. Всё взбунтовалось во мне, и вот... я всю тебя увидел. А как, почему? Знать, одному Богу ведомо.
— Да не было ли в твоём роду ясновидящих?
— Сказывали, кто-то был, прадед или прапрадед.
— Порадуйся, что открылась в тебе их сила. Нам же с тобой во благо, понимать друг друга без слов.
Ксения прикоснулась к плечу Ивана рукой и тут же постель взялась разбирать, запретив себе думать о блаженной ночи накануне праздника Воздвижения Животворящего Креста Господня. Как закончила дело, сказала князю:
— Ну, Иванушка, скидай одежды, ложись на муки долгие, да к стенке, дабы не сбежал. — И засмеялась.
— Нет, люба, мне должно с краю, — ответил князь.
Ксения не стала спорить, перекрестилась на образ Божьей Матери, скинула чесуйку, сарафан, разулась, волосы подобрала, перевязала лентой и нырнула под одеяло, как подумала чуть раньше, словно в омут.
Князь Иван раздевался степенно, положил кафтан и штаны аккуратно, а прежде чем лечь, помолился и положил на середину постели ремённую опояску — рубеж неприкосновенный. Ксения улыбнулась, но ничего не сказала о княжеской выдумке. Он же был серьёзен и строг, лёг степенно и тихо, как-то по-хозяйски сказал:
— Да хранит тебя Всевышний в ночи. Спи и ни о чём не думай. И мне думать не о чем, всё передумано, да и утомился я вельми, почивать тоже буду. — И князь закрыл глаза.
А Ксения, вопреки наказу князя, долго лежала без сна и вольно думала о князе, о человеке, который вёл себя так мужественно и благородно. «Ну и россиянин, велик же духом. А ведь я, грешница, побуждала тебя в мыслях покуситься на меня. Уж так хотелось в сенник выдворить. Да всё по-иному складывается и во благо», — подумала Ксюша и тоже спокойно заснула.
Проснувшись чуть свет, но ещё не открыв глаза, Ксения надумала вознаградить князя за великое терпение и поцеловать его. Но, открыв глаза, увидела, что князя рядом нет. Она оделась и спустилась на кухню, спросила Авдотью, которая топила печь:
