Суботица. Открытка. Ок. 1914 года
В такие сентиментальные моменты, как те, что я пережил в Карловцах, важно не поддаться эмоции и не согласиться с ходу на предложение случайного знакомого приобрести вон тот просторный каменный дом всего за 180 тысяч евро — на том простом основании, что лучше и дешевле, чем здесь, новому русскому гостю (как и его соотечественникам столетие назад) нигде ничего не найти. От заманчивой сделки мне удалось отвертеться, но я четко понимал, что, отказавшись, проворонил всю свою дальнейшую жизнь.
Северный полюс современного сербского мира (46°5′55″ с. ш.) — город Суботица совсем неподалеку от границы Воеводины с Венгрией. Здесь нет и следа русской меланхолии, зато торжествует мадьярская печаль. На улицах наряду с сербской частенько слышна венгерская речь. Главное здание Суботицы, роскошный таун-холл, в котором хватило места не только всем органам местной власти, но также научной библиотеке, паре банков и дюжине различных негосударственных организаций, являет собой прямо-таки образцовый пример венгерской архитектурной сецессии. И крыша ратуши, и фасад дворца архитектора Ференца Райхла, как несложно приметить, декорированы цветной керамикой производства фабрики Миклоша и Вилмоша Жолнаи — эту глазурованную плитку, безошибочно мадьярский отделочный мотив, ни с чем не спутаешь. Обедал я неподалеку от улицы Шандора Петефи (венгерский патетический поэт словацко-сербского происхождения) в чарде, названия которой не запомнил, но в меню значились рыбный суп халасле, гуляш, паприкаш, токайское вино и ликер Unicum Zwack. Век назад, будучи третьим по численности населения городом Венгрии, Сабадка если и не бросала вызов Будапешту, то наверняка задавала тон соседним Сегеду и Байе. Все изменилось, когда по окончании Первой мировой войны сербская королевская армия эффективно вышла на новые рубежи и удержала их, действуя сообразно декларации Майского политического собрания и пребывая в уверенности в том, что Воеводина являлась исконно сербской землей. Теперь венгерское название области, Vajdaság, — только тень мадьярского прошлого.
Суботица. Открытка. Ок. 1914 года
Суботица. Ратуша. Фото автора
Закономерность такого исторического выбора подчеркивает белокаменный памятник царю Йовану Ненаду на площади Свободы. Этот феодальный правитель (вероятнее всего, самозванец) появился в период слабости центральной венгерской власти совершенно ниоткуда. В 1526–1527 годах Ненад — кажется, командир отряда сербских наемников, прозванный современниками Черным человеком, поскольку по всему его телу, от макушки до правой пятки, якобы проходила угольного цвета полоса, — смог на короткое время объединить своим мечом земли вокруг Суботицы. Правил царь вполне в балканской традиции, жестоко оборонялся от врагов и вскоре погиб, как выяснили историки-патриоты, от подлого выстрела венгерской пищали из засады. Утвердившись к северу от Дуная через 400 лет, южнославянская власть в 1920-е высекла на гранитном царевом постаменте: «Твоя мысль была праведной» — с намеком на то, что сербство в Воеводине образовалось не на пустом месте. О смысле такого «исторического права» можно, но не нужно спорить: территориальные приращения всегда нуждаются в идейном обосновании, но все-таки сила рождает власть чаще, чем справедливость. Как и многие другие проигравшие, Черный человек стал фольклорным героем, имя его вошло в легенды, хотя Сергей Есенин посвятил свою знаменитую поэму вовсе не ему.
Тот, кто когда-то в пылу романтических аллегорий назвал центральные области Сербии славянским Пьемонтом, придумал для Нови-Сада столь же сомнительный эпитет «сербские Афины». С этим городом, конечно, связаны многие имена национального возрождения XIX века, у него неплохая историческая топография, кроме того, местные предприимчивые молодые люди уже два десятилетия проводят в Петроварадинской крепости отличный фестиваль современной музыки Exit, на мой вкус, один из лучших в Европе. Придумывался он, что видно по названию, не только как исследование рок-н-ролльной танцевальной альтернативы, но и как поиск выхода из экзистенциального тупика, в котором Сербия оказалась в конце минувшего столетия. Многие посетители фестиваля нашли свой личный «экзит», переселившись с родных просторов в более благополучные страны, но многие и остались, чтобы честно поднимать придунайскую целину.
Нови-Сад неправильно сравнивать с Афинами еще и потому, что этот город задает Сербии, балканской по сути стране, центральноевропейский — никакой не слегка ориентальный, не античный, не православный, не византийский — стандарт. Новисадская кондиция Mitteleurope столь чистой воды, что даже грешит некоторой безликостью. Наверное, когда Мария Терезия в 1748 году вместе с именем даровала городу статус вольного королевского поселения, она что-то подобное и имела в виду. «Здесь будет город-сад»: конечно, это не австрийская проекция утопии Кампанеллы, но прогрессистская формула явственно прочитывается. В Крагуеваце она, скажу так, прописана простым карандашом, а в южносербском Нише от нее ни цифры и ни буквы. Первая половина XIX века, когда Нови-Сад с населением в 20 тысяч человек был самым крупным сербским городом на Земле (при этом только два жителя из трех были сербами), вообще превращена местными историками в благословенную эпоху Siècle des Lumières.
По соображениям логистической природы я остановился в профсоюзного типа отеле рядом с железнодорожным и автобусным вокзалами. До центра города прогуливался в направлении улицы Максима Горького бульваром Освобождения — мимо аккуратных, широко спроектированных многоэтажных кварталов, в которых просматриваются и мера, и стиль. На полпути мое внимание неизменно привлекал Футошкий сельскохозяйственный рынок, биржа народных новостей. Тамошние продавцы не уставали дивиться неосведомленности русского покупателя — ну кто же не знает, что именно они продают лучшую в мире крепкую капусту! Нови-Сад по причине своей особой равнинности не задал урбанистам задач повышенной сложности, может быть, поэтому здесь обнаружилось много логичных углов, спокойных линий, приятных закруглений. Этой мягкости соответствует ритм городской жизни: не слишком быстрый, но и не очень медленный, его естественная умеренность, подумалось мне, наверняка сопряжена с природными факторами вроде чередования времени суток или скорости течения Дуная.
Рядом с храмом Имени Девы Марии имеется пафосный ресторан Atina, хотя лучше, чем в нем, посидеть в шумном, но вполне живом хипстерском заведении Loft по соседству, такие в Москве были популярны в начале 2000-х. Белградско-новисадские разницы за бокалом местного красного мне растолковывала модный писатель Мирьяна Новакович, автор отличного, населенного вампирами мистического романа «Дьявол и его слуга» из сербской истории XVIII века. Мирьяна давно уже перебралась из столицы, в которой родилась и выросла, в Нови-Сад, поскольку перестала выносить напряжение Белграда, утомилась от воспаленного городского пространства. Тут и спорить не о чем, и мне Нови-Сад показался самым приспособленным для какой-никакой комфортной жизни сербским городом. Я наводил собеседницу на мысль о противопоставлении балканского и центральноевропейского, традиционного и обновленческого начал, но Мирьяна на уловку не поддалась: Белград и Нови-Сад ей в равной степени представляются исконно сербскими, ведь 80 километров не составляют цивилизационной дистанции.
