В Цетине Никола, пока княжил и царствовал, обустроил двухэтажный дворец, по русским меркам гнездо аристократического рода среднего достатка — с библиотекой, индонезийским и венецианским салонами, чайной комнатой, бильярдным столом. Никола, правивший по горной узурпаторской традиции, в то же время как мог приближал Черногорию к европейским цивилизационным стандартам. К началу Первой мировой войны в столице его маленького царства работали дипломатические представители 11 стран, здесь выходили шесть газет. Цетине, очаровательный в своей скромности город с 10-тысячным населением и парочкой исторических кварталов, и теперь помнит своего единственного короля, ему даже посвящена международная велогонка «По дорогам Николы». Однако не Никола, одержавший много военных побед, но проигравший историческую схватку, главный культовый герой Черногории. Выбирая между двумя правителями, поэтом и солдатом, родина Петровичей-Негошей предпочла поэта. Здесь уверены, что именно Петр II, мечтая о счастливом будущем, первым употребил название «Югославия».
Главные национальные святыни — на одной из вершин горы Ловчен, в мрачном мавзолее, потолок которого покрыт золотой крошкой, — гробница Петра II Петровича-Негоша и 28-тонный памятник ему. Каменный пастырь восседает на троне, погруженный в тяжелые думы, за его спиной простирает крылья черногорский орел, а охраняют эту пару две огромные черногорские кариатиды. Разглядывая великолепный неоклассический монумент, я вспомнил рисунки Елены Киселевой: те же гордо посаженные головы, то же ощущение внутренней независимости. К мемориалу Негоша ведет лестница из 500 ступеней, но вершина Ловчена стоит утомительного восхождения: отсюда открывается редкой убедительности панорама — и старочерногорские горы, и новочерногорское море, и вечночерногорское небо.
Тонкий поэт, Петр II видел в русских освободителей славян. Вот как, в стиле ложного классицизма, воспел он Неву, свинцовый символ всего имперского: «С твоих берегов летят во все стороны орлы — верных защищают, неверных сокрушают… От морских пучин до небес гремит имя славянина, славного от своей колыбели!» Как и его владетельные предки, Петр II, статный мужчина с бравой выправкой, принял сан священника. При этом он был метким стрелком, пробивал из джефердара
[40] подброшенное в воздух яблоко. Если того требовали национальные интересы, военный патриотизм брал во владыке верх над любовью к литературе. В 1834 году Петр Негош организовал в Цетине на русские деньги новую типографию, в которой печатал и свои произведения. Когда над родиной нависла угроза очередного османского нашествия, черногорцы переплавили литеры в пули.
Подобные истории работали на восприятие Черногории во внешнем мире как земли «героев со стальной грудью», хотя своих Джеймса Фенимора Купера и Карла Мая на черногорцев не нашлось. Митрополит и поэт Петр II называл родной край «свободы сербским гнездом» и всегда вел себя соответствующим образом. Скажем, при посещении достопримечательностей Рима отказался приложиться к святой реликвии, честным веригам, которыми был опутан в темнице апостол Петр: «Черногорцы не целуют цепей». Эпические рассказы о доблести, о подвигах, о славе в черногорской традиции вообще играли важнейшую роль. Выдающимся представителем народной героической поэзии стал гуслар
[41] из села Обров Авдо Меджедович, творческое наследие которого составляют 13 или 14 эпических поэм общим объемом в 80 или 100 тысяч строф. Знакомство с Меджедовичем позволило американскому филологу Милману Пери в 1935 году решить для мировой литературы так называемый гомеровский вопрос: способен ли один автор сочинить эпос размером с «Одиссею» либо «Илиаду»? Самородок с черных гор доказал: да, способен. Интересно, как здесь, в окрестностях городка Биело-Поле, смешались балканские влияния: исполнитель фольклорных юнацких песен Авдо Меджедович был мусульманином и в молодости девять лет прослужил в султанской армии.
«Гуслар из Герцеговины». Рисунок из книги «Сербские народные песни», изданной сербским просветителем Вуком Стефановичем Караджичем в 1823 году в Лейпциге. Предполагается, что играющим на гусле изображен сам Караджич
Когда царская Россия стала советской и уничтожила Романовых, когда Сербия изгнала Негошей и превратила Черногорию в часть королевской Югославии, отношения русских и черногорцев нарушились, потому что нарушилось единство целей их политических классов. Многое изменилось. Цетине потеряло столичный статус, Подгорица (буквально: «селение под холмом Горица»), наоборот, его приобрела. Этот важный опорный пункт османской власти разрастался вокруг крепости у слияния речек Морача и Рибница. В 1878 году, когда решением Берлинского конгресса Богуртлен (в переводе с турецкого «черника») был передан княжеству Николы Петровича-Негоша, каменные укрепсооружения разрушили. В годы Второй мировой войны британские бомбардировщики совершили на оккупированный нацистами город 70 налетов, которые оставили в Подгорице 4 тысячи мертвых, почти треть тогдашнего населения. Под бомбами союзников уцелело немногое из исторически ценного — две мечети да часовая башня, на которой совсем недавно для точного времяисчисления установили французский дигитальный механизм. Послевоенное бетонное восстановление принесло Подгорице урбанизацию, но не принесло уюта.
На протяжении почти всего XX столетия «особые» русско-черногорские связи оказались утопленными в проблемах и достижениях советско-югославских отношений. Поворот к старому произошел в новом веке, когда Черногория оказалась удобным адресом русской эмиграции. Бизнесмены из Москвы и Петербурга зачастили сюда с проектами и инвестициями, контакты оживились, и вскоре по традиции подоспели «подарки русского народа». В Подгорице через Морачу перебросили пешеходный Московский мост, воздвигли памятник Александру Сергеевичу с Натальей Николаевной, а еще Владимиру Семеновичу, вспомнив, что оба русских поэта сказали по черногорскому слову.
С Пушкиным вышло вообще-то забавно: в 1835 году он попался на уловку Проспера Мериме, приняв за подлинные «иллирийские легенды» выдуманные этим французским писателем «прозаические переводы» несуществовавших песен «полудиких народов», собранных несуществовавшим собирателем балканского колорита. Дюжину литературных мистификаций, одна из которых посвящена героике черногорской борьбы с Наполеоном, Пушкин вольно пересказал в стихотворном цикле «Песни западных славян».
Нам сдаваться нет охоты, —
Черногорцы таковы!
Для коней и для пехоты
Камни есть у нас и рвы…
Теперь Пушкин — вестимо, с поднятой в творческом порыве рукой — обречен вечно декламировать эти строки своей сидящей под фонарем между зданиями парламента и центрального банка супруге. На бронзовой лавочке достаточно места, чтобы усесться рядом с N.N. и сделать эффектное селфи.
