Покидая площадь с хлебом под мышкой и на ходу откусывая от него, я случайно взглянула на себя в окно булочной. До сих пор я еще никогда не видела своего отражения. В домике отца не было зеркала, а тихих озер или прудов, где я бы могла отразиться, мне по пути не встретилось. Я завороженно смотрела на себя и понимала, что выгляжу… вполне обычно. Да, выше, чем любая женщина и большинство мужчин, но во мне не было ничего ужасного. Я вполне могла сойти за человеческое существо.
Это было великое облегчение. Вы же сами видели Адама, его чудовищную внешность. Каждая часть его тела в отдельности была вполне эстетичной, но все вместе… Отец собрал его из трупов, пролежавших уже несколько дней, заимствуя от каждого мертвеца части, наименее подвергшиеся разложению. Члены, из которых было создано его тело, не так хорошо сохранялись, как мои. К тому же тогда отец был моложе, ему не хватало опыта. Конечно, я больше не была юной красавицей по имени Жюстина Мориц, но и чудовищем я тоже не выглядела.
Я продолжила свой путь вдоль побережья. Спала я обычно на лугах и пастбищах, довольствуясь любым укрытием – тенью большого дерева, пустым амбаром или пастушеской хижиной. Порой я останавливалась в деревнях. Однажды я встретила человека, который красил лодку водостойкой краской, и жестами упросила его одолжить мне кисть. На обломке доски я написала черными буквами: «ВИЛИКАНША ОШЕНЬ СИЛНИ ДАМА». Так меня называли люди по деревням. С этой табличкой я ходила из городка в городок – а города на моем пути становились все больше – и устраивала представления, за которые мне бросали монетки, а на выручку покупала хлеб, сыр и лук. К тому времени я уже приобрела холщовую сумку и пару мужских башмаков, а заодно и старую шляпу, куда и собирала деньги. Но я нигде надолго не задерживалась, боясь, что Адам жив и следует за мной, опасаясь, что он где-нибудь услышит, что по городам выступает «виликанша», и сразу догадается, что это я. Возможно, думала я, я и убила его, – но хотя я и старалась себя убедить, что он мертв, сердце мое никогда в это до конца не верило. Единственной гарантией моей безопасности была уверенность, что люди никогда не станут с ним говорить, не подпустят его близко, убегут от него или постараются с ним сразиться.
Сама этого не зная, я продвигалась к Корнуоллу, к самому югу Англии. Там однажды вечером я давала представление, показывая свою силу на городской площади. Из ближайшей таверны, пошатываясь, вышел пьяный мужчина и предложил мне помериться с ним силами. Хмель сделал его драчливым, и он желал всем показать, что он сильнее меня. В конце концов, кто я такая? Всего-навсего женщина, а женщина не может одолеть мужчину. Я отчасти поняла его слова – я ведь в дороге старательно учила английский, запоминая все, что слышала, хотя мне казалось, что все эти англичане говорят совершенно по-разному. А один из их языков – как я позже узнала, это был валлийский – я и вовсе не понимала. Мне даже какое-то время казалось, что я попала в другую страну…
Итак, пьяница вызывал меня на драку, это было совершенно ясно. Я отрицательно качала головой, отказывалась, как могла, показывая, что не буду с ним драться. «Non, non», – повторяла я раз за разом достаточно отчетливо. Но тут из таверны вывалилась компания его друзей, и они окружили меня со всех сторон. Он пригнулся для борьбы…
Я хотела только уклониться, пропустив его мимо себя. Но когда он бросился на меня, я вдруг увидела перед собой Адама, идущего на меня с вытянутыми руками. Конечно, это был не Адам, не чудовище – обычный человек, так что я легко одолела его, схватила за горло и одним движением сломала ему шею. Он упал у моих ног, а его товарищи смотрели на это, остолбенев и не в силах понять, что произошло. В их плотном кругу я увидела брешь и устремилась туда – бросилась бежать со всех ног, оставив на мостовой и табличку, и шляпу с деньгами. Я бежала и бежала, зная, что сейчас произойдет, каково людское правосудие. Разве не меня однажды уже повесили? Мне совершенно не хотелось снова оказаться на виселице за убийство, хотя на этот раз моя вина была очевидной, я действительно убила человека и заслуживала смерти.
Кэтрин: – Хотя ты сама точно знаешь, что это была самооборона.
Жюстина: – Но я рассказываю свою историю, передаю свои мысли и чувства. В сердце своем я знала, что теперь стала убийцей.
Той ночью я жаждала смерти.
Отдаться людскому суду я боялась, но хотела, чтобы меня настиг суд Божий. Я мчалась в ночи, не разбирая дороги, сама не зная куда – главное, подальше от города, где я совершила столь ужасное преступление. Облака над моей головой то скрывали, то вновь обнажали серебро луны, и ветви деревьев на моем пути отбрасывали тени, похожие на тюремные решетки.
Диана: – Это что, опять твой символизм? А без него никак?
Похожие на тюремные решетки! Широкие дороги сменились тропами, и вскоре я уже, спотыкаясь, брела среди скошенных полей, и острая солома ранила мои голые ноги над ботинками. Становилось все темней – облака полностью скрыли луну, так что я больше не рассчитывала видеть, куда я иду. Поля сменились каменистой землей, где я рисковала переломать ноги. Незаметно начался дождь. Я стряхивала первые капли с волос, а потом небеса разверзлись, и дождь превратился в настоящий ливень. Я стояла в поле одна-одинешенька и смотрела на небо, откуда струились потоки воды, промочившие меня до костей. В этот миг я молилась, чтобы Бог поразил меня ударом Своей молнии. Я знала, что это в Его власти – и была уверена, что заслужила смерть.
Но Он не стал поражать меня молнией.
Мне ничего не оставалось, кроме как дальше брести сквозь тьму, без дороги и направления. Вот я и брела.
Стены дома перед собой я не увидела – просто наткнулась на нее. Тогда я пошла вдоль по стене, ведя рукой по ее холодным скользким камням. Наконец камни сменились деревом – это была дверь. На двери была ручка, которая легко повернулась под моим касанием. Я вошла, и башмаки мои громко стучали по полу. Сняв их, я тихонько пошла босиком, щупая ногами путь. Куда я попала? В какой-то каменный амбар?
Под ногами я ощутила что-то мягкое – а под колено меня ударило что-то твердое, обо что я шумно споткнулась и вскрикнула от боли. Мой крик отозвался от стен эхом, и это был знак, что я попала в большое и пустое помещение. Наверняка в амбар. Я ощупала пространство вокруг себя и нашла нечто, похожее на мешок из мягкой ткани, набитый соломой. Лучше я разобрать не могла – без света осмотреться было невозможно. Пусть тот, кто обнаружит меня утром, немедля отправит меня в тюрьму: я настолько устала, что мне было уже все равно. Я упала на этот мешок, всхлипывая от облегчения, и, наверное, потеряла сознание – сказались пережитые ужасы этой ночи.
Наутро я проснулась и огляделась с огромным изумлением. Из широких окон струился солнечный свет. Я находилась в просторной комнате, такой же красивой и хорошо обставленной, как в особняке Франкенштейнов. На полу лежал ковер с изысканным неброским узором. На стенах висели картины, изображавшие мужчин и женщин в нарядах прошлого века, а полки были заполнены книгами – сотнями книг! Солнце играло на золотых тисненых буквах на их корешках. Мешок, на котором я спала эту ночь, оказался диваном, обитым бархатом, а то, обо что я ночью ударилась, – низким столиком с инкрустированной слоновой костью крышкой. Я попала в библиотеку богатого семейства – Жюстина Мориц во мне отлично это знала. Но на всей этой роскоши лежала печать запустения. Ковер был побит молью, книги и мебель покрывал густой слой пыли. Занавески на окнах давно выцвели, по углам свисала паутина. Я думала, что попала в амбар, а оказалась в огромной усадьбе, роскошной, но совершенно заброшенной.
