Пораженная, я бродила по дому из комнаты в комнату, и каменный пол холодил мои босые ноги. Везде было то же самое – пыль и запустение. Много позже я узнала, что этот дом был резиденцией аристократической семьи. Когда старый граф умер, имение унаследовал его сын, наделавший столько долгов, что он не мог себе позволить поддерживать порядок в таком большом хозяйстве. Не мог он и продать дом, потому что это было родовое имение, не подлежавшее продаже, то есть ни дом, ни его содержимое, ни земельный надел по закону не продавались, а могли только переходить к следующему наследнику. Сын графа уехал жить в Африку, завел там ферму, а его собственный сын выбрал там остаться и никогда не возвращаться в Англию. Так что дом был брошен и предоставлен моли и паукам.
И мне.
Мне было некуда идти, я не принадлежала никому на свете, потому что свою принадлежность Адаму я не признавала. Тем утром я нашла в чулане метлу и смела паутину с канделябров и потолочной лепнины. Я вытащила наружу ковры и хорошенько выбила их, так что они засияли прежними красками, яркими, как драгоценные камни. Я протерла мебель мягкими тряпками и обещала столам и комодам раздобыть воск, чтобы их древесина заблестела, как в прежние времена. Я вымыла окна белым уксусом, который отыскался в кладовке в комнате дворецкого. И, наконец, я почистила книги от пыли, как непременно сделала бы Жюстина Мориц. Помните, ведь в прошлой жизни я была служанкой и лучше всего на свете знала искусство уборки, прежде чем я родилась заново и мой отец обучил меня философии и литературе. Я, оказывается, знала, как стирать тонкие льняные ткани, как полировать серебро, как содержать большой дом в порядке. Может, мой мозг это и забыл, но руки все отлично помнили. Я нашла себе спальню – это была комната горничной, – потому что я не хотела быть слишком бесцеремонной. Когда я закончила с уборкой, пришло время постирать собственную одежду и самой помыться в ванне, которую я наполнила водой из колодца позади дома. Какое это было счастье – дочиста отмыться после стольких недель!
А еще я проголодалась, а еды тут не было. Те запасы, которые хозяин бросил вместе с домом, давным-давно съели мыши – я нашла в кладовой их помет. Так что еду нужно было искать снаружи дома. Из окон второго этажа я уже разглядела какой-то сад в пределах окружавшей дом ограды. Оказалось, что это огород при кухне, довольно большой, хотя и запущенный. Когда-то тут выращивали зелень и овощи для всего семейства, и я до сих пор различала огородные культуры среди сорняков. Рядом располагался фруктовый сад, также огороженный, чтобы защитить плодовые деревья от морских ветров. Я точно не могла разобрать, что там растет, потому что не умела отличать яблоки от груш или айвы, но Жюстина Мориц во мне точно знала, что это будут съедобные фрукты, только нужно дать им созреть. Постепенно я открывала, что вокруг растет достаточно еды, чтобы мне прокормиться: сейчас уже выросли спаржа и салат-латук, на подходе были капуста – обычная и цветная – и кабачки. Если за садом и огородом как следует ухаживать, осенью можно будет собрать хороший урожай и заготовить капусту на зиму.
Дом стоял на высокой скале над побережьем, но от него вниз, к прибрежным скалам, вела удобная дорожка. Там я собирала мидий и улиток, уже точно зная, что они съедобны. Позже я изобрела способ ловить рыбу – я ведь видела, как рыбаки забрасывают сети, – и рассчитывала найти в доме что-то похожее на сеть. Стоя на скалистом побережье, я ела зеленую спаржу и брокколи, захваченные с собой, чтобы утолить голод. Да, думала я, я могу здесь жить. Есть и вода, и еда, и удобная кровать на ночь. А еще есть целая библиотека заброшенных книг. Чего же мне еще?
Я была совершенно одна, если не считать мышей и сов, которые свили гнездо на крыше – и я не хотела их прогонять. Это был мой собственный Эдемский сад, и в нем я была Евой, владычицей. Мне казалось, что я в раю.
Историю этих лет я не буду вам пересказывать – просто потому, что в них ничего не происходило. Зима сменяла лето, лето – зиму, я возделывала свой садик, ловила в море рыбу сетью, которая некогда служила для игры в теннис, и читала книги в библиотеке. Это была хорошая библиотека, несомненно, принадлежавшая некогда образованному человеку, так что я наслаждалась философскими трактатами и стихами великих поэтов. Я выучила английский и латынь, а также немного – греческий. В бывшей комнате хозяйки дома я нашла карандаши и краски и развлекалась рисованием и живописью, пока не иссякли запасы материалов. Иногда я находила соты и забирала часть их у пчел – их укусы не причиняли мне вреда, скорее меня огорчало, что я совершаю что-то вроде воровства, но невозможно было устоять перед этой сладостью. Как-то раз ко мне забрела бродячая кошка и осталась в доме. Ее потомки жили рядом со мной все время, пока я оставалась в усадьбе, и не давали мышам слишком уж размножиться.
Я редко покидала окрестности дома. Земельный надел, прилегавший к нему, был достаточно велик, и на эту территорию никто не заходил – кроме редких браконьеров, охотившихся на зайцев. Иногда я встречала их ловушки и всякий раз убирала их. Я все время ждала, что кто-нибудь – управляющий или кто-то в этом роде – явится и потребует, чтобы я ушла, так что я постоянно держала упакованной свою сумку, готовая, если будет нужно, бежать в тот же миг. Но никто так и не появился. Я жила простой и достаточно счастливой жизнью, хотя и скучала по отцу и по своим сородичам-людям: иногда так хотелось с кем-нибудь поговорить! У меня было все, что нужно, кроме друга и собеседника.
Я и подумать не могла, что тем временем вокруг меня выросла целая легенда о Корнуолльской великанше, обитавшей в этой части побережья. Думаю, меня пару раз видели местные жители собиравшей мидий в прибрежных скалах. Так меня и отыскала Кэтрин.
Однажды, насколько я помню, в конце лета – тогда уже созрели бутылочные тыквы – я увидела женщину, сидевшую у стены моего сада. Босую и с непокрытой головой, одетую в простое льняное платье, а соломенную шляпу она положила на верх невысокой стены. У нее были странные золотистые глаза, и выглядела она так, будто уже ждала меня тут долгое время.
Я так давно не видела других людей, что невольно отступила назад и вскрикнула. Мой голос прозвучал как крик птицы – одного из соколов, что частенько кружили над моим домом. Как долго я ни с кем не разговаривала?
– Не бойтесь, – по-английски сказала мне женщина и оттянула ворот платья, не застегнутого на верхние пуговицы. – Смотрите. Я тоже из сотворенных. Я тоже чудовище. Monstrum sum.
Кэтрин: – Я была не уверена, что она понимает хоть слово – что, если она говорит только по-французски или по-немецки? Но я думала, что она все поймет, увидев шрамы. О том, кто она такая, я могла только догадываться. Я тогда путешествовала с Цирком чудес по Корнуоллу и как-то услышала, что местный житель сказал Лоренцо: «Вам бы заполучить в вашу труппу Корнуолльскую великаншу – вы бы сделали на ней целое состояние!» И пересказал байку о великанше, которая уже лет сто обитает на побережье. Лоренцо не принял эту историю всерьез – в конце концов, ей было уже сто лет. А вот я задумалась. Моро немало рассказывал об эксперименте Франкенштейна, и я знала, что Виктор Франкенштейн уехал не куда-нибудь, а именно в Англию, чтобы создать второе чудовище, женского пола. Но опыт он не завершил – боясь, что пара чудовищ может размножиться, он расчленил женщину и побросал части ее тела в море. Вот что мы знали из рассказа миссис Шелли.
