— Что значит не можешь? — мужчина изумляется. Для него это тоже серьезно.
— Я указала причину в заявлении.
— По собственному желанию?! Не смеши! — он вскидывает, а затем хмурит густые брови, и я вижу, как лоб декана прорезают морщины, придающие ему особенно грозный вид. Такого Крокотуху избегают не только студенты, но и коллеги-преподаватели. — Девочка, у тебя на носу летняя международная олимпиада! Ты — наша надежда, залог гранда, который кроме тебя выиграть никому не под силу. Ты — будущее имя и уже сегодня гордость нашего университета! В общем так, Катерина, — мужчина берет в руки лист заявления и небрежно прячет в стол. — Я отказываюсь «это» подписывать! Во всяком случае до тех пор, пока во всем не разберусь. И я намерен немедленно позвонить твоим родителям, чтобы выяснить, что происходит. Все это очень подозрительно!
Мне совестно и неудобно, но я заставляю себя ответить твердо, хотя голосу и не хватает силы.
— Мои родители не в курсе и ничего не смогут объяснить. Я совершеннолетняя, Сергей Михайлович, и могу за себя решать сама. Это моя жизнь.
— Черта с два твоя! — я вздрагиваю от стука ладони, опустившейся на столешницу и глухого хлопка папки, упавшей на пол, не веря своим глазам. Не веря, что вижу декана таким рассерженным. — Когда дело касается тебя — это преступление: не дать тебе возможность закончить обучение! — возмущается он. — Сдать сессию, в конце концов! Показать себя в Мюнхене и заявить о нашем факультете! Да ты в два счета утрешь нос любому их уникуму! Знай, Катерина, — Крокотуха важно трясет в воздухе пальцем, — я костьми лягу, но не дам тебе уйти из науки и совершить ошибку! Ну, ничего, — он кивает головой, одергивая на груди пиджак. — На Празднике факультетов будет ректор и люди из министерства, — я им о тебе рассказывал, хочу выбить дополнительное финансирование, — вот им и объяснишь свое решение!
Нет, только не это. Я закусываю губы, сглатываю и поднимаю глаза.
— Сергей Михайлович, понимаете, я не уверена, что буду на Празднике и смогу представить танец. Я еще не говорила с Софией Витальевной и Иваном, но я собираюсь…
Лицо Крокотухи бледнеет, и он, опускаясь на стул, хватается рукой за сердце.
— Катя, не убивай меня, пожалуйста, — просит устало и тихо, и очень по-человечески.
— Это все выше моих сил. Иди, и обещай, что ты подумаешь.
— Я…
— Обещай!
Разговор окончен и я понимаю, что впервые в жизни мой декан не хочет меня видеть. Эх, то ли еще будет с Ванькой. Я не хочу говорить, но обещаю:
— Х-хорошо, Сергей Михайлович, я подумаю.
Не знаю сколько я стою у стены в коридоре, уставившись в окно — может, пару минут, а может, значительно дольше. Я прихожу в себя от вопроса историка. Пожилой мужчина останавливается передо мной и дотрагивается до плеча.
— Катя Уфимцева? — спрашивает, обеспокоенно поглядывая поверх очков. — Тебе плохо? Как ты себя чувствуешь? У тебя сегодня еще есть лекция? Деточка, может быть, тебе лучше пойти домой?
— Что? — я оглядываю пустой коридор, словно просыпаясь. Жар ощущается в теле неприятной ломотой, тяжесть в груди затрудняет дыхание, но это не повод пугать преподавателя и я спешно поправляю рюкзак, направляясь к лестнице. — Н-нет, все хорошо, Василий Юрьевич. Да, я, пожалуй, пойду.
Я спускаюсь в холл, в котором незнакомые девчонки и парни оглядываются на меня со смешками, и выхожу на улицу. Сегодня у Воробышка занятия закончились раньше, и я обещала ему позвонить. К этому времени он уже успевает забросать меня сообщениями и, едва я набираю номер, он тут же отвечает на звонок.
— Привет, Умка! Освободилась?
— Ваня, нам надо поговорить. Пожалуйста! Очень надо!
Я слышу шум голосов и негромкую музыку, играющую на заднем плане.
— Конечно! — соглашается парень. — Но, Кать, я сейчас в клубе «Дэнс» у Мирона — хотим кое-что обсудить с ребятами. У Никиты Березы день рождения в выходные, вот думаем, как его поздравить. Но через два часа, как и договаривались, буду у тебя! Это подождет? Разговор?
— Д-да.
— Отлично! Сегодня занимаемся с Женькой до упора, так что предупреди своих — вернешься поздно! Нам надо прогнать танец, как следует. Ты же знаешь сестру, она пока своего не добьется, не отстанет. Прикинь, Умка, — Ванька смеется — очень светло и легко, — здесь весь народ собрался прийти на праздник нас поддержать. Как тебе? Чудаки, скажи! Умка? Эй, Умка! Ну, Умочка же, чего молчишь?
— 53 —
О, Господи. Я чувствую, как меня буквально затапливает отчаяние. И что тут скажешь?
— Катя? — ждет Ванька.
— Да, Звездочет, конечно, чудаки.
— Хочу, чтобы все увидели, какая ты у меня замечательная партнерша. Ты же не собралась испугаться в последний момент, а, Умка? Признавайся! Это тебя тревожит? Даже не думай, заяц! Для меня это очень важно. Все будет хорошо, слышишь? Мы победим! Катя, ты же у меня боец, а боишься обычного танго…
Если бы. Не обычного, но очень боюсь!
Людный проспект шумит и гудит, лето набирает силу и мне бы радоваться солнечному дню, хорошей погоде и зеленой листве, но я бреду знакомой дорогой к дому, думая о том, как все стремительно изменилось в моей жизни. Еще вчера я была полна планов и твердо смотрела в будущее, а сегодня мне хочется исчезнуть из этого города, превратиться в дымку, словно меня здесь никогда и не существовало.
Родителей дома нет, у сестры закончилась учеба, и из ее комнаты привычно гремит музыка. Волька с Партизаном носятся по квартире. В прихожей, рядом с Лялькиными балетками, стоят тяжелые ботинки Костика. На кухне пахнет печеньем из кондитерской. Все так обычно, что хочется верить: на самом деле и не было никакого спора.
Эх, если бы только можно было повернуть время вспять, клянусь, я бы все исправила! Была бы выше обид!
Но тогда бы я никогда не встретила Воробышка.
Аппетита нет и настроения тоже. Я машинально принимаю душ, одеваюсь и собираюсь на встречу с Ванькой и Женей, вспоминая слова парня. Для него это важно, действительно важно, — я ведь вижу, как он отдается танцу. Кто сказал, что у меня есть право его подвести перед его друзьями и факультетом?? Что у моего страха есть на это право, после всего, что я натворила и на какие хитрости пошла?
Нет, я совершила ошибку и теперь должна сама все расхлебать. Но не сказать ему подло. Это еще хуже самого спора. Так что же делать? Что делать!
Но я слишком долго стою в прихожей, не решаясь даже на то, чтобы выйти на улицу и взглянуть Ваньке в глаза, куда уж тут до признания. Он звонит дважды, нетерпеливо смеется в трубку и обещает сам подняться и узнать, какое важное дело меня задержало.
— Хватит прихорашиваться, Умка! Ты у меня и так самый красивый ботаник! Ты что, хочешь, что бы я свернул шею на мотоцикле? Беги быстрее, жду!
