* * *
На перроне вокзала его волосы пахли водорослями, а губы ванилью от съеденного на пляже мороженого. Еще не кончилось лето, но он сказал мне, что сомневается в существовании Деда Мороза. «Дедушка, который никогда не умрет, – это неправдоподобно», – безапелляционно высказался он, рассмешив до слез моего отца. «Жизнь иногда тоже бывает неправдоподобной», – хотелось мне ответить сыну.
Под конец выходных он протянул мне рисунок: темноволосая женщина в черном, красное кровоточащее сердце и слезы на лице.
– Кто это? – спросил я его.
– Кто-то, кто думает о тебе.
* * *
Однажды вечером, когда никак не удавалось уснуть, я достал бирманский сундучок, где хранились последние фотографии Пас, чтобы еще раз поискать какой-нибудь знак, деталь, которой я не заметил. Открыв металлическую крышку, я вынул конверт из крафтовой бумаги с надписью «Hyp», и меня захлестнула боль. Снова видеть эти места, бурые утесы, было невыносимо. Кадры ввинчивались в мозг. Утрата раскрыла свою зубастую пасть. Хотелось кричать. Я позволил себе рюмку водки. Потом вторую. Вышел, чтобы не биться головой о стены. Долго ходил. Но Сена под фонарями напомнила мне о море, там, где покоилась она. Мне пришлось бороться изо всех сил, чтобы не завернуть в дежурную аптеку на бульваре, всегда окруженную жалкими африканскими шлюшками и мигрантами с Востока с кинжальными взглядами. Я вернулся домой, захлебываясь от накатившего одиночества.
На следующий день в мою дверь позвонила Нана. Прошло две недели.
– Нана, мне очень жаль, я… Ты не поверишь, но…
Я осекся, не закончив фразы: «… в ту ночь я думал, что это была ты».
– Не будем больше об этом.
Оно и к лучшему. Смехотворность не убивает, но ранит болезненно.
Она же не отказала себе в удовольствии:
– И потом, это не то, что если бы мы были вместе…
Я выдержал удар не моргнув глазом. Она глубоко вдохнула.
– Тебя хочет видеть отец.
И в ответ на мой вопрос зачем, сказала:
– Дита несовершеннолетняя.
Я чуть не расхохотался. Но она не шутила.
– Что за бред?
– Я знаю, она выглядит намного старше.
– А ее бизнес, сандалии?
– Это к делу не относится. Ей есть кому помочь. Отец хочет тебя видеть. Думаю, это ясно, нет?
Я не мог удержаться от улыбки:
– Извини, Нана, но кем он себя мнит?
– Он себя мнит собой. Чего хочет мой отец, то обычно и делается.
Жестокая складка залегла в уголке ее рта. Я засомневался. Вспомнил квартиру, сокровища, которыми она полна. Озеро Стимфалия…
– А где твой отец?
– В данный момент в Греции.
– И вызывает меня туда? В Грецию.
– Завтра. Считай это приглашением.
– Завтра?
Сколько уверенности, властности… Было почти заманчиво познакомиться с таким человеком.
– И я должен взять билет, вот так, бросив все дела?
Она покачала головой:
– У него свой самолет.
– Разумеется, как я не подумал!
Да, это было и вправду заманчиво. Не говоря о том, что у такого человека наверняка длинные руки. Я подумал о сыне. Этот Атанис мог мне подгадить. И это был случай наконец его увидеть.
– Ты должен быть в Ле-Бурже завтра в восемь. Тебя встретит стюардесса.
Только этого мне не хватало.
III
Гость
Греция, Эгейское море (но где?) и Япония, Внутреннее Японское
море
В облаках
Откинувшись в кожаном кресле с бокалом мартини в руке, я улыбаюсь над облаками. Единственная живая душа на борту этой «Сессны 510 Мустанг», не считая первого пилота, второго пилота и Кумы, стюардессы из Камеруна, которая остается глуха к моим вопросам о владельце самолета, я пью, чтобы сохранить остатки трезвой мысли.
Я вновь представляю себе кровать в форме раковины, на которой трудилась пресловутая маркиза-горизонталка, чей особняк был прозван братьями Гонкур за его роскошь и обычаи хозяйки «Лувром постели».
Нет, это все-таки полный бред.
Почему я в этом самолете?
Потому что мне любопытно встретиться со всесильным человеком.
Потому что я потерял любимую женщину, разочаровал другую и не хочу, чтобы мне еще больше испортили жизнь.
Там разберемся.
* * *
Облака – клочья пены для бритья, плавающие в синей воде гигантской раковины.
Мне нужен еще бокал.
Мы снижаемся, и облака рассеиваются. На покрытом морщинками море конфетти островов. Люди, как бы их ни было много, еще слишком малы, чтобы их увидеть. Три миллиарда человек на планете в 60-е годы. Сегодня семь. На одном пятачке. Понятно, что то здесь, то там становится тесновато. Что некоторым хочется время от времени расчистить место.
Мы еще снижаемся. Теперь я вижу маленькие кубики домов.
Стюардесса просит меня пристегнуть ремень.
В иллюминатор я вижу остров, на котором приземлюсь. Нана не ответила, когда я спросил, как он называется. Я снова обращаюсь к стюардессе.
– Извините, месье, я не уполномочена давать вам эту информацию.
Я как та женщина, от которой во время одного полета – его совершил и я перед летом – любящий муж скрыл пункт назначения, город влюбленных, о котором она давно мечтала. До того как она села в самолет, пилот обратился через микрофон ко всем пассажирам и сказал, что собирается объявить по прибытии название другого города, с менее романтической репутацией, – Гданьск, Тимишоара или Газиантеп. Всем предстояло стать сообщниками.
– Счастье для женщин, что еще есть такие мужчины, – сказала мне соседка.
– Моя жена умерла… такого сюрприза я уже не могу ей сделать, увы, – ответил я, опробуя ту форму искренности, которая, стань она всеобщим достоянием, положила бы конец нашей прекрасной цивилизации.
Она так и съежилась на сиденье.
Остров имеет форму наконечника стрелы и пересечен по центру горной цепью, как хребтом. Появляется асфальтовая лента, зажатая между горами и морем. Здесь надо быть осторожнее на поворотах. Самолет пролетает над скалистой цепью и ныряет вниз по другую сторону ее окутанной туманом вершины. Я вцепляюсь в подлокотники. Сейчас мы врежемся в скалы. Нет, самолет выравнивается, море раскинулось слева, а правое крыло задевает гору. Срабатывают воздушные тормоза. Удар. Скрипят шины, кабина вибрирует, самолет мчится, как бешеный бык, потом все медленнее, медленнее и останавливается аккурат перед морем. Пристегнутая напротив меня Кума поправляет блузку.
