– До свидания, Сезар, – сказал Атанис, застегивая молнию своего тренировочного костюма.
– Подождите.
Он как будто удивился. Глаза его блестели, глядя на меня очень пристально. если он тот, кто я думал, значит, момент, о котором я мечтал так часто после смерти Пас, настал.
– Я должен знать одну вещь, – сказал я.
– Об этом лучше спросить у оракулов… или у сирен. – Oн лукаво подмигнул мне. – ὅσσα γένηται ἐπὶ χθονὶ πουλυβοτείρῃ. «то, что на всей происходит земле жизнедарной»… Вам это что-нибудь напоминает?
Мне вспомнился разговор на Сиренузе.
Звуки вокруг нас между тем нарастали. Мерный стук. Хотя все выглядело таким спокойным. Атанис обернулся к морю, вдруг встревожившись.
– Только один вопрос… – сказал я.
– Что вы хотите знать?
И я решился:
– Она еще любила нас?
Его лоб пошел морщинами.
– Поройтесь в архивах вашего сердца, – просто ответил он.
Его ответ ошеломил меня. И только-то? Когда я, смертельно разочарованный, опустил глаза, он добавил еще одно слово. Но это слово, увы, я не смог отчетливо расслышать. Его перекрыл глухой звук удара, толчок, от которого содрогнулся стол. Слово, которое он произнес, звучало экзотической музыкой, не греческой. «Дасима». «Мэсима». К сожалению, повторить его он не успел. Чудовищной силы взрыв грянул за моей головой. Я сразу подумал: терроризм. Атанис на моих глазах разлетелся вдребезги. Как будто молния ударила, испепелив все. Я хотел закричать, но не мог.
«Месье, месье!»
Голос пытался пробиться сквозь окутавшую меня вату. Но у меня было слишком вязко во рту, чтобы ответить.
«Осторожней! Осторожней!»
Стояла полная темнота или, вернее, густой туман, в котором двигались быстрые силуэты. Я почувствовал, что поднимаюсь. Перемещаюсь в пространстве… Кажется, меня несли. И я не противился, безвольно отдаваясь течениям.
Я ощутил боль в руке. Укол. И противный вкус пластмассы во рту. Меня вырвало.
Я пришел, как говорится, в себя от пронзительного гудка. Язык не поворачивается сказать «сирены». Машина ехала быстро. И странного звучания слово, произнесенное Атанисом, вертелось у меня в голове. Сэсима?
В больнице, когда я выкарабкался и спросил, что произошло, мне лишь вкратце и невнятно обрисовали события. Кто-то позвонил в «скорую». Дверь моей квартиры выломали и нашли меня там, без сознания, с очень слабым пульсом.
– Кто вызвал «скорую»?
– Этот человек не назвался.
– Но откуда он знал?
– Вы живы, месье, это все, о чем вы должны думать. Есть еще хорошие люди.
Они, однако, поместили меня под наблюдение психиатра. «На случай рецидива». Это были их последние слова, перед тем как промыть мне желудок.
А слово все вертелось у меня в голове. Утром, когда я просыпался, в полдень, вечером, перед сном. Мисима? Я был под седативными препаратами. И решил, что это пройдет.
Спустя неделю, когда я только вернулся домой, в мою дверь позвонили. С бешено колотящимся сердцем я пошел открывать и увидел соседку. Ей по-прежнему было восемьдесят лет.
– Что у вас случилось? – спросила она. – Такой шум был на той неделе.
– Ложная тревога, мадам Авелин, ложная тревога.
И все же сон помнился мне до мельчайших подробностей. И последнее слово, произнесенное Атанисом, не давало покоя. Дасима?
В конце концов я все-таки нашел.
Нет, не Мисима, не Сэсима, не Дасима, а Тэсима. Остров в Японии. Во Внутреннем Японском море.
Эпилог
Остров, где бьются сердца
Светает. Раздвигаю перегородку из рисовой бумаги – и вот я на лоне природы. Бамбук зеленым занавесом колышется на ветру, скрывая от меня птиц. Я, однако, слышу их щебет, их шелест в листве. Я снимаю одну за другой дощечки с ванны, ставлю их вертикально к стене. Дощечки сохраняют горячей воду, в которую я погружаюсь. Она обжигает, потом мало-помалу успокаивает. Я плохо спал, нервничал из-за предстоящего, возможно, открытия.
Филипп принял меня как брата. Он живет на архипелаге тридцать лет. Это он помог мне распознать Тэсиму, потому что Гугл, оракул наших дней, остался нем. Или, вернее, выдал массу чепухи, но ничего, что имело бы для меня смысл. За одним исключением: это связано с Японией.
Филипп был проездом в Париже по делам. Я спросил его, говорит ли ему что-нибудь эта «музыка». Когда он ответил, что да, есть такой остров Тэсима во Внутреннем Японском море и там находится центр искусств, я чуть не упал. Нана рассказывала мне о нем. Но она называла его иначе.
– А это не Наосима?
– Центр искусств есть и на Наосиме. Тэсима – соседний остров. Куда менее известный, хотя на нем находится прекраснейшее произведение – капля воды, заключающая в себе другие капли.
И это я тоже помнил. Значит, Нана навела меня на след задолго до своего отца?
Я купил билет до Токио.
Мой Синкансэн
[106] отправляется через несколько часов. Потом мне придется пересесть на другой поезд – «далеко не такой скорый», уточнил Филипп, – затем на корабль, который доставит меня на Наосиму, а там на другой, до Тэсимы. Настоящее путешествие.
Мы завтракаем. Он, я и его жена, очень красивая и обладающая отменным чувством юмора. Они любят друг друга. Ее имя означает «Прекрасная необходимость» – так объяснил Филипп, ставший самым японским из французов, если не наоборот. Он не вернется, заверяет он меня, самурай на свой манер, самурай в твиде, не считая тех случаев, когда он открывает – редчайшая привилегия – церемонию ябусамэ, верхом, сидя очень прямо в стременах, закутанный в темно-синее кимоно, расшитое белыми цветами, с саблей на боку. Невероятный турнир конных лучников, в средневековых охотничьих одеждах, шкуры лани или лисьи прикрывают ноги, на поясе три ножа, в руках бамбуковый лук, и они запросто могут выпустить за несколько секунд на полном скаку, как в полете, три стрелы по трем глиняным мишеням размером с теннисный мячик. И я это чуть не пропустил. Боялся потерять время. «А куда тебе спешить?» – ответил мне Филипп. Вот он возвращается на трибуну, без сабли, но по-прежнему в кимоно. Этот ритуал, сказал он мне, установленный одним сёгуном, незыблем с XII века. И как в XII веке, еще случается, что новички отрезают себе ухо тетивой лука.
Я заново учусь жить в «последней цивилизованной стране в мире», как выразилась Нана. Сон все еще со мной, до мельчайших подробностей. Я помню все. Абсолютно все.
