В джинсах и футболке, обнажавшей татуировку дракона на левом плече, еще с партизанских времен, ворвался Маман Генденг без стука прямо в кабинет Шоданхо. Тот как раз совещался по рации с начальством и удивленно поднял взгляд. Узнав хулигана, что устроил драку на пляже, резко оборвал разговор и встал из-за стола, гневно сверкая глазами. Не успел Шоданхо и рта раскрыть, как Маман Генденг его опередил:
– Вот что! Деви Аю только моя, еще раз ее тронешь – пощады не жди.
Шоданхо был возмущен, что ему угрожают в его собственном кабинете. Он спросил: знаешь ли ты, что тебя повесят, именем закона, по одному моему слову? Вдобавок Деви Аю проститутка, и если дело в деньгах, он хоть целое состояние выложить готов. Возмущенный наглостью бандита, выхватил Шоданхо из-за пояса пистолет, взвел курок и прицелился в незваного гостя – мол, не боюсь твоих угроз, убирайся прочь, пока цел!
– Что ж, – сказал преман, – ты, как видно, не знаешь, с кем имеешь дело.
Стрелять Шоданхо не собирался, хотел только припугнуть гостя. Но когда в руке Мамана Генденга сверкнул кинжал, ему ничего не оставалось, как нажать на спуск. Грохнул выстрел, и пошатнулся Маман Генденг, но Шоданхо тут же с ужасом понял, что на нем ни царапинки. Пуля вертелась волчком на полу.
Промахнуться Шоданхо не мог и еще сильней ужаснулся, увидев улыбку Мамана Генденга.
– Вот что, Шоданхо! Нож я ни за что не пустил бы в ход, просто хотел показать, что тебя не боюсь. Я неуязвим. Ни пуля, ни клинок меня не берет. – И Маман Генденг всадил с размаху кинжал себе в живот. Клинок переломился надвое, половина отлетела на пол, а Маману Генденгу хоть бы что. Подобрав с пола пулю и кусок лезвия, он положил их на ладонь и показал Шоданхо.
Шоданхо застыл точно изваяние, с пистолетом в безвольной руке, с пепельно-серым лицом; он слыхал о таких людях, но своими глазами видел впервые.
На прощанье Маман Генденг пригрозил:
– В последний раз предупреждаю, Шоданхо: не трожь Деви Аю. Только попробуй – я не просто все здесь разнесу, я тебя убью.
6
Шоданхо медитировал, зарывшись по шею в горячий песок, когда подошел к нему один из его подчиненных. Солдат, по имени Тино Сидик, не хотел его беспокоить – точнее, он даже не был уверен, сможет ли побеспокоить. Голова Шоданхо на песке, с широко раскрытыми глазами, напоминала отрубленную, а душа блуждала в чертогах света – по крайней мере, так он описывал свой мистический опыт. “Я медитирую, чтобы не видеть этого гадкого мира, – объяснял он и прибавлял: – Или хотя бы рожи твоей противной”.
Вдруг веки его дрогнули, он шевельнулся. Как знал по опыту Тино Сидик, это означало конец медитации. Одним махом вынырнул Шоданхо из песка, подняв фонтан песчинок, и примостился рядом с солдатом, точно опустилась на землю птица. Его нагое тело было худым из-за строгого поста; постился он через день, как пророк Дауд, хоть и слыл безбожником.
– Вот ваша одежда. – Тино Сидик протянул ему темно-зеленый мундир.
– Всякая одежда что клоунский костюм: новый наряд – новая роль, – сказал Шоданхо, одеваясь. – Теперь я Шоданхо-свинобой.
Тино Сидик знал, что роль эта не по душе Шоданхо. Несколько дней назад получили они приказ от самого майора Садраха, командующего войсками Халимунды, выйти из джунглей и избавить город от диких свиней. Приказы от “этого идиота Садраха”, как всегда называл он майора, Шоданхо терпеть не мог. Садрах не скупился на похвалы – писал, что один Шоданхо знает Халимунду как свои пять пальцев и только ему можно доверить охоту на диких свиней.
– Мирное время еще хуже войны – заставляют солдат со свиньями сражаться, – продолжал Шоданхо. – Садрах дурак дураком, в собственной заднице и то заблудится.
Дело происходило на том же лесистом берегу, где много лет назад скрывалась после побега принцесса Ренганис. Широкий, как слоновье ухо, выступ суши был окружен скалами из ракушечника и изрезан глубокими ущельями, лишь кое-где желтели песчаные пляжи. Здесь почти не ступала нога человека: еще в начале колониальной эпохи тут устроили заповедник, с леопардами и аджаками. В этом лесу Шоданхо жил уже одиннадцатый год – в маленькой хижине, точно такой же, как та, что построил он себе, когда был партизаном. Служили под его началом тридцать два солдата, приходили помочь и мирные жители, а солдаты ездили по очереди на грузовике в город, по делам, – все, кроме Шоданхо. За десять лет он ни разу никуда не отлучался, разве что в пещеру помедитировать, а к хижине возвращался только порыбачить, да солдатам еду приготовить, да присмотреть за ручными аджаками. Письмо Садраха положило конец его мирной жизни. Диких свиней в джунглях нет, водятся они только в горах к северу от Халимунды, – делать нечего, придется вернуться в город. Подчиниться приказу означало для него изменить своей тяге к уединению.
– Что за жалкая страна, – возмущался он. – Здесь даже солдаты и те на свиней охотиться не умеют.
В городе он не был почти одиннадцать лет. Когда расформировали армию КНИЛ, он поехал в город проследить за отъездом войск.
– Саенара
[42], – протянул он разочарованно. – Я как рыбак, который ждет терпеливо, когда добыча клюнет, – и тут ему протягивают полную корзину рыбы.
И с тридцатью двумя верными солдатами вернулся он в джунгли – так началась их скучная служба, растянувшаяся на десяток лет. Чтобы хоть чем-то себя занять, они охраняли грузовики с контрабандой – торговец был их боевым товарищем, тоже сражался когда-то против японцев. Сам Шоданхо, понятно, ни за чем не следил, за все отвечали тридцать два солдата. А Шоданхо или искал в джунглях пещеры, где удобно медитировать, или удил рыб-попугаев, или отрабатывал боевые приемы. Он научился внезапно исчезать – сам изобрел эту технику – и так же внезапно появляться.
Придумал он этот прием давно, еще в те времена, когда был настоящим шоданхо в Халимундском дайдане, – Шестнадцатая японская армия тогда захватила Яву. Было ему в ту пору двадцать лет, и его осенила вдруг блестящая мысль: бунт. Первым, с кем он поделился, был Садрах, шоданхо в том же дайдане, его друг детства. Служить они начинали вместе, в Сэйнэндане, молодежном учебном полку, организованном японцами. Когда была создана армия ПЕТА
[43], вместе ездили в Богор на учения и в звании шоданхо вернулись в Халимунду, где каждого назначили командовать шоданом. Теперь он надеялся привлечь друга и к бунту.
