Он кивнул, похлопал своего лучшего друга по плечу и удалился. На пути остановился в дверях и кивнул снова.
– Бу не похож на себя, – сказал Юханссон, когда дверь закрылась. – Мне кажется, на него это очень сильно повлияло, – объяснил он.
«Почему я так говорю? – подумал он. – Она же наверняка видела собственными глазами, что Ярнебринг не такой, как всегда».
Пия села рядом с ним на кровати. Наклонилась и осторожно провела пальцами по его щекам и лбу.
– Как ты чувствуешь себя? – спросила она.
– Хорошо.
Юханссон кивнул.
– Небольшая слабость, немного скучаю, но чувствую себя лучше, чем когда-либо.
– Я разговаривала со старшей сестрой отделения. По ее словам, ты плохо ешь. Ты должен есть. Ты же это понимаешь?
Она серьезно посмотрела на него.
– Я так и делаю, – заверил Юханссон. – Ем простоквашу, и фрукты, и овощи, и массу всего такого. Я съел два банана и яблоко. Бу принес целый пакет.
– И никакой колбасы, – сказала Пия.
– Само собой.
– О чем же тогда вы с Бу говорили? Я слышала, он здесь почти с самого обеда.
– Старые дела. Старые дела, которые я забыл. По работе и тому подобное.
– Ты действительно не хочешь поесть?
– Нет, с этим все нормально.
– Может, поспишь?
– Только если ты будешь спать рядом со мной, – сказал Юханссон.
– Если подвинешься и обещаешь не храпеть, – поставила условие Пия.
– Обещаю, – сказал Юханссон.
Он подвинулся, лег на бок. Пия пристроилась рядом с ним. Юханссон обнял ее осторожно здоровой рукой. Вскоре он заснул и спал, просто спал, без каких-либо сновидений, хотя ему и следовало видеть сны о Жасмин.
22
Утро четверга 15 июля 2010 года
Его жизнь с каждым днем становилась все более упорядоченной и приближенной к нормальной. Сначала он доковылял до туалета, справился только с помощью палки с резиновым наконечником, хотя не мог держать ее в правой руке. И ничего, что обеспокоенный санитар все время шел позади него.
Потом он принял лекарства и съел свой новый и полезный завтрак. Задремал, наверное, поскольку, подняв глаза, увидел Ульрику Стенхольм, сидевшую у его кровати. Она улыбалась ему, наклонив голову набок.
– Ты становишься все бодрее и бодрее с каждым днем, – сказала она.
– Ты нашла что-нибудь? – спросил Юханссон.
– Нашла – что?
– Источник информации. Ты обещала посмотреть в бумагах отца.
– Я знаю, – сказала она. – Нет, пока не нашла, хотя и начала искать. Он оставил больше двадцати коробок и пакетов всякой макулатуры. Вырезки из газет, дневниковые записи, наброски проповедей, которые он читал, старые календари, письма… Масса писем и открыток.
– Бумаги разложены в хронологической последовательности? – уточнил Юханссон.
– Я не задумывалась об этом, – сказала она. – Однако сейчас после твоих слов… по-моему, он сохранял все подряд.
И никакого другого принципа там нет. Все лежит кое-как. Но, конечно, какой-то порядок по времени все-таки существует. У меня эта мысль возникла вчера, когда я сидела и читала письма, оставшиеся после него. Все они, на которых стояла дата, похоже, были одного года.
– Когда он вышел на пенсию?
– В восемьдесят девятом, ближе к лету. Или, точнее, в начале лета. Почему это интересует тебя?
– Попытайся покопаться в бумагах за последние два года его работы. С лета восемьдесят девятого по лето восемьдесят седьмого. Начни с восемьдесят девятого и иди назад.
– Может, тогда уж с восемьдесят пятого, – возразила Ульрика Стенхольм. – Ее же убили летом восемьдесят пятого. Тебе не кажется, что мне стоит начать с этого года?
– Делай, как я говорю, – отрезал Юханссон.
«Она же вроде доцент, должна соображать», – подумал он.
– Мне все-таки любопытно, – не сдавалась Ульрика Стенхольм. – Почему, по-твоему, я должна начать с конца.
– Это не так легко объяснить, – сказал Юханссон.
«Ты не полицейский», – подумал он.
Потом он встретился со специалистом по лечебной медицине и установил два личных рекорда. Сначала в сжатии маленького красного мячика правой рукой, потом в сгибании той же руки. Ему удалось поднять ее почти до половины, в то время как физиотерапевт стояла рядом и подбадривала его.
– Плечо, Ларс. Я знаю, ты можешь. Давай попробуй взять себя за плечо.
– Завтра должно получиться, – сказал Юханссон.
Он испытал прилив положительных эмоций. Пусть ему и не удалось похлопать себя по плечу, он все равно настолько воодушевился, что даже попробовал бифштекс «а-ля Линдстрём», который ему подали на обед, пусть без соуса и картошки. Все равно ведь должны были существовать какие-то ограничения.
И лег он очень вовремя, поскольку санитарка едва успела унести его поднос, как в палате появился Ярнебринг с тремя толстыми папками под мышкой. Но без каких-либо брюк, рубашки и даже обуви.
23
Вторая половина четверга 15 июля 2010 года
Ярнебринг сел на его кровать. Положил папки рядом с ним. – Что это, черт возьми, такое? – спросил Юханссон и кивком указал на них.
«Где мои брюки?» – подумал он.
– Ты помнишь Кьелля Херманссона, Хермана? – Ярнебринг посмотрел на Юханссона. – Молодого коллегу, работавшего в отделе насильственных преступлений, когда мы с тобой трудились в сыске?
– Не трать слов, – перебил Юханссон. – Ну, помню я Хермана.
«Какое, черт возьми, он имеет отношение к моим брюкам?»
– Хороший парень, – продолжил Ярнебринг. – Умный полицейский. Уже несколько лет сидит в криминальной полиции лена. Именно он руководит группой, которая занимается расследованием нераскрытых преступлений.
– Ага, – сказал Юханссон.
По-прежнему ни малейшего намека на его одежду.
– Заметив, насколько заинтересованным ты выглядел, я подумал, мне надо поболтать с Херманом, – продолжал Ярнебринг. – Оказалось, что все материалы расследования о Жасмин лежат у него. Сейчас по этому делу ведь истек срок давности. Оно не попало под новый закон всего из-за пары недель. Итак, я поговорил с ним, он передает привет, кстати, и попросил отобрать все, на что, как я знаю, ты захотел бы взглянуть.
– И что же?
– Исходное заявление, протокол осмотра места преступления, все экспертизы, протокол вскрытия, распечатки допросов свидетелей, матери и отца, и тех, кто видел девочку. Результаты обхода близлежащих домов – все обычное, как ты знаешь.
