Последнее, что я помнил, — человека с раздвоенной бородкой и девушку в синей одежде. Они склонились надо мной. Топот и крики все приближались. Девушка нагнулась ко мне и сняла со своего пояса длинный кривой кинжал.
— Мы должны действовать быстро, — сказала она человеку с бородкой.
— Не торопись, — ответил он. В его голосе чувствовался французский акцент. — Чтобы их уничтожить, нужно выбрать точное время.
Я закрыл глаза и опять потерял сознание.
3. МЫ С КОШКОЙ — УЗНИЦЫ
СЕЙДИ
[Отдай мне микрофон.]
Привет! Это Сейди. Мой братец — никудышный рассказчик. Вы уж его простите. Но теперь я буду рассказывать, и вам все станет ясно.
Итак, что мы имеем? Взрыв. Розеттский камень разлетелся на миллиард кусочков. Отец вытащил черт-те знает откуда злющего огненного типа. Тот затолкал нашего папочку в гроб. Мало того, появились какой-то жуткий француз и арабская девица с кинжалом. Мы с Картером грохнулись в обморок. Вот вкратце о событиях в Британском музее.
Когда я очнулась, меня не особо удивило обилие полицейских. А как же иначе? Они тут же оттерли меня от Картера. Я не слишком возражала. От него одни проблемы. Гораздо хуже то, что полицейские заперли меня в кабинете хранителя. На целую вечность. И сделали они это с помощью папиной велосипедной цепи и его замка. Кретины!
Как я себя чувствовала? Почти как Розеттский камень. На меня едва не наскочил этот огненный придурок. У меня на глазах отец очутился в саркофаге и ушел под пол. Я думала, полицейским будет важно об этом знать. Как бы не так! Они даже слушать не стали.
Что еще хуже — у меня окоченел затылок, будто туда навтыкали ледяных иголочек. Это началось, когда я смотрела на голубые иероглифы, которые отец рисовал на Розеттском камне. Почему-то я знала их значение. Откуда? Возможно, наследственное заболевание. Могут ли скукотные знания по этой… египтологии передаваться по наследству? Выходит, что могут.
Моя жвачка давным-давно потеряла всякий вкус. Только тогда полицейская тетка вспомнила о моем существовании и выпустила меня из кабинета хранителя. Никаких вопросов она мне не задавала. Запихнула в полицейскую машину и отвезла домой. Я хотела все рассказать деду с бабушкой, но тетка вела себя так, будто и впрямь была моей теткой. Она отвела меня в мою комнату и велела ждать.
Ненавижу ждать.
Я ходила из угла в угол. Между прочим, моя комната размером не с музейный зал. Обыкновенная чердачная комнатенка с одним окном, письменным столом и кроватью. Маффин обнюхивала мне ноги, а ее хвост крутился, как ершик для мытья бутылок. Думаю, она была не в восторге от музейных запахов. Потом моя киса зашипела и скрылась под кроватью.
— Спасибо за поддержку, — проворчала я.
Может, меня решили одурачить? Подумали, что я маленькая и буду сидеть внутри, раз взрослые велели? Я открыла дверь. Вот те на! Тетка, как часовой, стояла на посту.
— Инспектор вскоре освободится и побеседует с тобой, — сказала она. — А пока жди у себя.
Я успела посмотреть вниз. Дед ходил взад-вперед по гостиной, заламывая руки. Картер сидел на диване и говорил с полицейским инспектором. Жаль, мне было не расслышать, о чем они говорят.
— А в туалет можно сходить? — спросила я у доблестной надсмотрщицы.
— Нет.
Она втолкнула меня в комнату и закрыла дверь. Неужели боялась, что я взорву унитаз? А если меня действительно приперло? Я ж не щенок, чтобы делать лужу на полу!
Я достала свой iPod, просмотрела плейлист. Ничего слушать не хотелось. Если уж меня на музыку не тянет, это очень дрянной признак. Интересно, почему Картера допрашивали первым? Он тут не живет. Это нечестно.
От нечего делать я теребила цепочку своего амулета. Я никогда не интересовалась значением фигурки, болтающейся на цепочке. Амулет Картера — какой-то глаз. А мой — что-то вроде ангела. Или инопланетного робота-убийцы.
И чего это отцу приспичило спрашивать, сохранился ли у меня амулет? Ну, сохранился. Дальше что? Единственный подарок, который я видела от отца. Маффин не в счет. При ее отношении ко мне вряд ли эту кошку можно считать настоящим подарком.
Если хотите знать, отец бросил меня, когда мне было всего шесть лет. Амулет — это все, что меня с ним связывало. В хорошие дни я смотрела на странную фигурку и с восторгом думала о папе. В паршивые дни (их было намного больше) я срывала амулет с шеи, швыряла на пол, давила ногой и проклинала папу за то, что его нет рядом. Между прочим, неплохо помогало. Но в конце концов я снова надевала амулет на шею.
В музее, когда начались все эти странности, амулет здорово нагрелся. Я едва не сняла его. Не знаю, действительно ли эта штучка спасла мне жизнь.
Как отец сказал? «Я намерен все восстановить»? И виновато поглядел на меня. Когда мы встречались, у него всегда был виноватый вид.
Да, папочка. Хотел все восстановить, а вместо этого все с треском провалил.
О чем он думал? Здорово, если бы это все оказалось дурным сном: голубые иероглифы, посох, превратившийся в змею, саркофаг, в котором исчез отец. Такого просто быть не может! Себя не обманешь. Все это было. Ничего мне не приснилось. Я же видела жуткое лицо огненного человека, когда он повернулся к нам. Я слышала, как он сказал Картеру: «Скоро увидимся, мальчишка». А вдруг он решил нас выследить и убить? От одной этой мысли у меня начинали дрожать руки. И еще из головы не выходила остановка возле Иглы Клеопатры. Как будто отцу нужно было там побывать, чтобы набраться мужества. Может, то, что он задумывал сделать в Британском музее, имело отношение к маме?
Мои глаза обшарили комнату и остановились на письменном столе.
«Нет, — подумала я. — Этого я не сделаю».
Но я подошла к столу и выдвинула ящик. Ящик был довольно вместительным. Я стала выкидывать оттуда старые кассеты, запас конфет, пачку домашних заданий по математике, которые так и не сдала. Потом бросила на кровать несколько своих фотографий и тех, где вместе со своими подругами Лиз и Эммой примеряла смешные шляпы на Камденском рынке. На самом дне лежала мамина фотография.
У деда с бабушкой таких фотографий — сотни. В гостиной у них целый шкаф превращен в хранилище реликвий, связанных с Руби (так звали мою маму). Там хранятся мамины детские рисунки (кстати, ничего особенного), ее табели с оценками (между прочим, отличницей она не была), выпускная фотография, сделанная в день окончания университета. Там собраны оставшиеся от мамы вещи и кое-что из ее украшений. Мне с первых дней жизни в их доме было строжайше запрещено открывать этот шкаф и что-либо там трогать. Очень надо! Если старикам нравится жить прошлым, пусть живут. А я не собираюсь. Сама я маму почти не помню. Какой смысл цепляться за оставшиеся вещи и лить слезы над снимками? Мамы нет в живых, и это, как говорят взрослые, — непреложный факт.
