#12. Бумажные войны
Стоило бы перестать читать газеты. Он не раз говорил об этом Чайке, скупавшей их пачками. Преувеличивал по привычке, но сетовал: они-де мешают людям общаться, когда те сидят, отгородившись друг от друга резко-пахучими ворохами бумаги, только и годной, чтобы потрошить на ней рыбу. Чайка на это обычно советовала отвалить, пока по шее не надавали. От типографской краски все время пачкались пальцы и лицо, когда она чесала нос или щеку.
Олле не покупал свежих выпусков. Еще не хватало тратить на них гроши! Прочитанные и уже ненужные газеты часто оставляли на скамейках и парапетах – там он их и подбирал. Анхен косилась с отвращением, будто он ел из помойки.
У Этель газеты никогда не пропадали зря. В них заворачивали картофельные очистки; их комкали и пускали на розжиг печи; ими, смоченными в воде, заклеивали щели в окнах, чтобы сквозняки не пробирались в теплое нутро Театра; невидимые заботливые руки рвали листы на квадраты и раскладывали в туалетных комнатах. Дрянная бумага была везде к месту.
Но только теперь у Олле появился настоящий повод их читать. Даже два.
Первая новость могла появиться исключительно на первой полосе. Миннезингер так часто воображал себе, как увидит фотографию герцогини Спегельраф рядом с королевой, что однажды ему приснилась сама статья. Приснилось, как он прочитал ее, не запомнив ни слова, и что чувствовал при этом – радость, облегчение, ревность, тоску. Наутро с ним осталось только последнее.
Ожидание второй новости заставляло его читать всю газету целиком, от кричащих заголовков в пол-листа и рекламы табака до некрологов и анекдотов. Все потому, что он сам не знал, что именно ищет. Это должно было быть что-то такое… Такое, что вывело бы его на убийцу шефа Роттенмайра. Он бы узнал, он бы почувствовал, как свежий кровавый след.
Но время шло, а вестей все не было, и газеты оставались лишь газетами – грудами рыхлой макулатуры со слегка размазанными буквами.
В этот раз ему попалась свернутая в трубку «Болтушка», оставленная на столике уличного кафе. День только начинался, а кто-то уже успел проглотить свежие новости вместе с кофе и маковой булочкой. «Болтушка», конечно, была невесть чем, легким чтивом для курсисток и дам полусвета. То ли дело «Хестенбург сегодня» или «Голос Комитета», но удача иногда принимает причудливые формы.
Анхен ожесточенно зевала, не пытаясь прикрыть рот. Даже слезы выступили.
– Ну и что слышно нового о корсетах? – наконец выдавила она между вдохами.
– Полемика продолжается, но пока без изменений. А модистка фрау Мюрриг советует подшивать к нему подушечки, увеличивающие зад.
– Да они издеваются!
Они свернули с широкого бульвара и вдоль канала брели в сторону рабочего района, ощетинившегося коптящими трубами. Рабочие уже находились на своих местах, а торговцы еще и не думали открывать лавочки в этом квартале – кому они нужны до обеда? Поэтому улица казалась пустынной. Заброшенной. Последние клочки тумана под ногами и смог над головой – самое подходящее место для падальщиков вроде них.
– Тебе-то что? – хмыкнул Олле, не глядя на девушку. Первые страницы газеты были сплошь расчерчены рекламой, замаскированной под статьи и подборки бредовых советов, но Олле не упускал ни детали. – Следишь за каждым писком моды?
Шпилька была слишком топорной, от такой и ребенок бы отмахнулся, но Анхен вспыхнула, как спичка.
– Болван! Это ты сцапал «Болтушку»!
– Что касается информации – я всеяден.
Он вздохнул, как страдалец, несущий тяжкое бремя. Все это – не отрывая глаза от прыгающих строчек и иллюстраций «утонченного силуэта сезона». Наконец среди бесчисленных рекомендаций по отбеливанию кожи и привлечению покровителей наметился просвет в виде светской хроники. Едва пробежав по ней взглядом, Миннезингер остановился посреди дороги, как автомат с истекшим заводом.
Мимо, покачиваясь и выпуская клубы едкого черного дыма, прозвенел трамвай. Анхен заметила, что подопечный не шагает рядом, и поплелась назад, скрипя зубами.
– Ну что там еще? Революционный способ пользоваться щипцами для завивки, не оставшись лысой?
Он бережно свернул газету и спрятал во внутренний карман куртки. Похоже, самое важное на сегодня он узнал, а остальное можно просмотреть позднее.
– Золотце, ты сегодня просто блещешь остроумием, – Олле всплеснул освободившимися руками и слегка поклонился. Нутро его клокотало, будто змеиное гнездо. – Шутишь, как из решета сыплешь. Но ты не думай, я не осуждаю. Всяк должен радоваться, когда наш монарх наконец очнулся… Виват, Антуан Первый! Виват!
***
Невидимая поддержка воспринимается как нечто само собой разумеющееся. И речь идет даже не о родных, что оберегают болезненный сон и разжигают огонь зимней ночью. Дело Крысиного Короля, сама основа власти над городом, зиждилась на молчаливом покровительстве его брата. Насколько Олле удалось разузнать, отношения между сиблингами были прохладными. Они не встречались за семейными ужинами и не обменивались новостями за партийкой в штосс, но Теодору Роттенмайру отчего-то многое сходило с рук. Ему и его маленькому уродливому королевству под холмом.
С пришествием к власти нового шефа полиции – красавчика с чахоточным румянцем – сразу стало ясно, что прошлое осталось в прошлом и Крысам придется приспосабливаться. Тот факт, что шеф Спегельраф приходился старшим братом Луизе и младшим – королю, забавлял Олле донельзя. Город будто смыкался вокруг него живым карнавальным кольцом, где нет места одиночеству и бездействию.
Обжевав тему убийства Вильгельма Роттенмайра во всех леденящих душу подробностях, некоторые из которых были чистой выдумкой, труженики печатной машинки набросились на Сыскное ведомство в целом. На страницы газет полилась грязь, копившаяся долгие годы. Было там и попустительство во время смутных лет, и рост преступности по всей стране, и баснословные взятки. Но, вместо того чтобы заткнуть рот журналистам и решить проблемы тихо, молодой герр Спегельраф дал «Хестенбургу сегодня» большое интервью. И взялся вычищать конюшни голыми руками – полетели головы, усилилось патрулирование районов с плохой репутацией, начались громкие аресты. Тогда-то Олле и сообразил, что молодой шеф – та еще дубина и вряд ли задержится на посту надолго.
Но, как ни крути и как бы опасен ни был промысел, Крыс отправляли собирать «фиалки» по всему Хестенбургу. Тот, кто сказал, что деньги не пахнут, был завзятым лжецом: от бледно-лиловых гульденов несло потными ладонями и страхом. Костяшки на кулаках Олле несколько раз спустили кровавую корку и задубели, тугие свертки купюр каждый вечер отправлялись в казну, а долг все не уменьшался. Уменьшалась только надежда когда-нибудь вырваться из этой процессии в никуда.
В день, когда стало известно о «воскресении» короля, все шло не по плану. Лавка гончара с его расписными пивными пинтами оказалась заколочена, а мясник – тот еще тюфяк с голоском кастрата – наставил на них с Анхен ружье и пригрозил позвать постового. В таких случаях к бунтарям отправляли громил повнушительнее, но в глубине души Олле радовался за тех, кому хватило смелости противостоять. Отчаянно и глупо.
