Все его существо требовало подходящей песни. Миннезингер шел, упруго отталкиваясь от брусчатки и насвистывая мотив, на который должны были лечь слова, примерно такие:
Жили-были в столице два короля,
Тра-ла-ла, тра-ла-ла, тру-ля-ля;
Один – душегуб и ворюга – другой,
Один – на горе, а другой – под горой,
Лучше б город объехать дугой!
Анхен не разделяла его воодушевления. Угловатые брови хмурились, и она шевелила губами, что-то подсчитывая в уме. Наверняка деньги.
– Ягненок, не томи. По глазам вижу, что ты пришла к неутешительным выводам.
– Если бы у тебя были мозги, ты бы тоже к ним пришел! – немедленно взвилась девушка. – Целый день промотались впустую. Что мы скажем, когда притащимся в Угол с пустыми руками? Хоть бы грош от обычной суммы!
– Если тебя устроит грошик, я могу пощипать публику. Только не здесь. Помнишь тот милый бульварчик с кучей кафе? Ставлю последний глаз, что в карманах тамошних гуляк завалялась парочка.
На этот раз она даже не съязвила.
– Не твоя территория. Да и дело не в том, что устроит меня…
– О, дай угадаю! – Олле обогнал ее и теперь пятился задом. – Нас ждет страшная кара, и Риппс скрутит нас в бараний рог!
Она вздрогнула, явно представляя Риппса с его ручищами-окороками и маленькими безжалостными глазками – лучший и в то же время худший из громил Теодора.
– В целом угадал. Лягушка вчера всю ночь зубами плевался.
– Вот ведь… – Он почесал затылок, натертый повязкой. – Тогда предлагаю сбежать!
Анхен молча уставилась на него. В ее взгляде читалось многое, что знали они оба. Что ей ужасно, до глухой боли между ребер хочется бежать не оглядываясь. И вечное крысиное клеймо, и то, что далеко им не уйти. И что, когда их найдут, все будет гораздо хуже.
– Скажи, что пошутил, ты, кусок конского навоза, – прошипела она.
Олле снисходительно закатил глаз. Можно было и не пытаться.
– Конечно, пошутил, золотце. А теперь, когда мы от души посмеялись, нужно придумать, как спасать сегодняшний день.
– Чего ты ждешь от меня? Если б я знала, что делать, не стояла бы на месте!
У него не было желания дальше распалять ее раздражение. Чужие истерики – что может быть утомительнее? К тому же репертуар Анхен был весьма скудным и успел набить оскомину. Женщина должна быть или красива, или умна – или хотя бы изобретательна на ругань, иначе с ней невыносимо скучно.
– А что, если я скажу, где добыть «фиалок»?
Анхен глянула исподлобья, но возмущаться не стала. Лишь уточнила:
– Сколько?
– Целый букет, золотце… у тебя с собой «простофиля»?
«Простофилями» называли однозарядные пистолеты, которые носили при себе крысиные надсмотрщики, Псы. Их было достаточно, чтобы припугнуть наивного плательщика или прострелить ногу кому-то вроде Олле, если он попытается сбежать. В остальном приходилось полагаться на нож и кулак.
– Ну, – скорее утвердительно промычала она.
– Тогда надо спешить. Деловые букашки скоро начнут расползаться по норам!
***
Идея, в сущности, была простой. Еще с утра он заметил, что над дверью заброшенного ранее одноэтажного здания появилась свежая вывеска: «Йен и сыновья», но окна все еще были забраны щитами из фанеры. Обычно так называют торговые компании, тем более что никаких признаков ремесла, которым промышлял Йен с отпрысками, не наблюдалось. Напрашивался вывод: контора только открылась и никто еще не успел стрясти с нее ни гульдена. На последнее Олле очень надеялся. Как и на то, что сыновей окажется не слишком много.
Через щели за оконными щитами на первом этаже брезжил скудный свет. Олле потер руки.
– Говорить буду я!
– Не дождешься, – отрезала девушка. – Только все испортишь!
– Как несправедливо! Откуда в юном сердце столько жестокости?
– Заткнись, – буркнула Анхен, перемещая «простофилю» из голенища за пояс, чтобы его легко было выхватить. – Просто заткнись.
– Протестую, я буду комментировать ситуацию от и до.
В ажиотаже, помноженном на риск быть покалеченным, нашлось место странному злорадству. Анхен же, напротив, была сосредоточена как никогда. Одно дело – ходить по «теплым» точкам, чьи владельцы уже знают правила игры. И совсем другое – объяснять их «свежаку».
На стук открыл мужчина средних лет. Высокие залысины делали его лицо длинным, а приклеенная улыбка придавала сходство с деревянным Панчем.
– Вы Йен или сын? – брякнула Анхен, и Миннезингер едва не ударил себя по лбу. И кто тут все портит?
Мужчина окинул их хищным, ничего не упускающим взглядом.
– Ну наконец-то вы пришли! Я уж думал порасспрашивать нищих, к кому идти на поклон. А вот они вы, – мужчина осклабился еще сильнее, обнажая крупные желтые зубы. – Я Йен. Йен Гаус, если угодно. И у меня нет сыновей, но это солидно звучит. И проходите скорее. Наверняка вы спешите…
Незнакомец буквально вцепился в плечо Анхен и втащил ее в здание. Миннезингер шагнул было следом, но перед тем, как улица полностью скрылась из поля его зрения, за углом мелькнули знакомые грязно-русые вихры и серое кепи.
«Показалось», – успокоил себя Олле.
Йен Гаус не был склонен к расшаркиваниям. Он быстро проводил их в кабинет, где из нижнего ящика секретера вынул толстый бумажный конверт.
– По четыре тысячи. Мелкими купюрами, еженедельно. – Он постучал длинным ногтем по лбу. – Я знаю правила.
Анхен закусила губу, отчего стала похожа на деревенскую дурочку, и отогнула край конверта. На лице ее читался вопрос: «Вот так просто?»
– С чего ты взял такую сумму? Тебе ее кто-то назвал?
– Разумеется, нет. Я предположил…
– Тогда какого тролля так мало? – рявкнула Анхен. Мужчина пожал плечами, не впечатлившись.
– Сумму определяем мы. – Олле между делом осматривал комнату, где, кроме секретера, находились высокий железный шкаф, стол со счетной и печатной машинками, пустой гроссбух, четыре кофейных чашки, от которых разило портвейном, полная пепельница и заводские пачки не самой лучшей бумаги. Контора как контора. – Чем промышляешь?
– Товары из Иберии. На носу крупная поставка. Ткани, свинина, дешевое вино… и кхат. Если Крысиный Король заинтересован, то часть доли могу отдавать товаром. А в планах – наладить связи с Оолонгом. То есть я хочу сказать, хлопок и кхат – это хорошо, но шелк и опиум… – Он быстро поцеловал кончики пальцев. – Моя доля только вырастет, и все будут довольны.
Крысы незаметно переглянулись. Если этот гусь останется за ними, то о деньгах можно будет не волноваться. Но торговец кхатом и опиумом – слишком лакомый кусок, за него любой готов будет прирезать.
