Очень далеко, может, за тысячу шагов, кто-то кричал – истошно, будто с него сдирали кожу. Кто-то рывком поставил ее на ноги и поволок от полыхающего паромобиля. Котел искорежило, как когтистый куст алоэ. Пожар тушили, засыпая машину песком, а чуть поодаль умирал от ожогов водитель.
– Оцепить! Никого не выпускать! – кричали наемники.
«Поздно, – как-то лениво думалось Чайке. – Кому надо, уже давно сделал ноги».
Ей казалось, что время исчезло, развалилось на звенящие куски. Но через несколько минут она уже могла стоять без посторонней помощи. Борислава привели в чувство, дав ему вдохнуть какой-то пахучей дряни, которой в избытке оказалось у механиков. Первым делом он спросил, где она, и Чайка, превозмогая слабость, бросилась к нему и осыпала поцелуями исцарапанное лицо. О том, ранена ли сама, девушка в тот миг не думала.
– Как ты? Ты цела?
– Цела, цела! Только язык прикусила. – Девушка сплюнула кровавый комок слюны, неловко улыбнулась и тут же разрыдалась, осознав, что вопли водителя стихли. – А вот… а вот Вик – не-ет!..
Борислав оставил ее на земле и пошел к своим людям, потому что таков был его долг.
Долго и безутешно она плакала о тех, кто умер, умирает прямо сейчас или будет мертв. Это был плач по ее беспутным родителям, ушедшим в Хель, по ней самой, по ее будущему ребенку.
Она всегда была плаксой, маленькой и слабой. И всегда стыдилась этого.
А мужчины вокруг творили войну и готовились дать новый бой.
#14. Неопалимые крылья
Темно-багряная капля сорвалась с острия и упала вниз, раздробившись на крошечные брызги. Луиза завороженно проследила ее полет и через мгновение завопила:
– Joder!
Прямо на новый сапог. Она швырнула кисть в банку с водой и принялась яростно оттирать краску. Но та моментально въелась в кожу, оставив размазанное пятно.
– Hijo de puta! – процедила она сквозь зубы и отбросила тряпку.
Руки тоже оказались выпачканы красным. Нильс, отдыхавший на скамейке поблизости, приподнял широкую тулью шляпы и покосился на девушку.
– Ух какие грязные слова знает наша принцесса! Всех ухажеров распугаешь.
– Этого-то? – Луиза пожала плечами и отерла лоб тыльной стороной ладони. – Его отпугнешь, как же.
За последние полгода Хорхе перепробовал несколько тактик, чтобы завоевать ее расположение. Из всех его уловок больше всего ей пришлось по душе надутое молчание. А однажды он принес в дом Венделя пухлый марципан в форме сердца, почему-то подкрашенный синим. Терзаясь муками совести, Луиза разделила его пополам с Доротеей и съела под ее сдавленное хихиканье. Да, мысль вернуть несуразное подношение была первой, что пришла в голову, но она так давно не пробовала марципанов!
Она почти закончила новую вывеску для «Пуха и перьев». Как-то вечером Лу проболталась Пилар, что скучает по рисованию, и та мигом нашла взаимовыгодное решение. Название «Plumas y plumones» было выписано крупными желтыми буквами с черными росчерками поперек жирных линий и легкими штрихами позолоты, а под надписью красовались застывшие в стойке бойцовые петухи. Луиза как раз дорисовывала воинственно поднятый гребень, когда пришлось прерваться на чистку сапога. К счастью, ей удалось не испортить рисунок.
– Все эти штуки с невестами трупов, или как их там, – чушь полная. Того и гляди навернешься с коня или… отобьешь себе эти… женские части. А так бы замуж вышла. За того же черненького.
Лу подняла на него глаза и нахмурилась.
– Немым ты нравился мне гораздо больше.
Нильс расхохотался, и смех его был совершенно прежним: сухой, лающий, он царапал слух и оскорблял зрение разом. Но, по крайней мере, теперь рот Нильса был полон новых железных зубов. Такими можно и горло перегрызть.
– Да я намолчался на жизнь вперед! Теперь буду говорить что захочу, а не нравится – затыкайте уши хоть пальцами, хоть навозом, мне все едино!
– Ну вот что ты за человек, Нильс…
– А я не пойму, что вы с братцем за люди? Могли бы сейчас в столице жрать вино с пузырьками в три горла. Но нет, вместо этого вы залезли в выгребную яму, вроде той, что на заднем дворе, обнялись и сидите счастливые! Что с вами не так?
Он не держал на нее зла. В его глазах Луиза уже доказала все, в чем бывший каторжник сомневался ранее. Если пропускать каждое его слово сквозь сито, можно было сказать, что он по-своему заботился о ней. Лу даже могла бы назвать его другом. Очень грубым, озлобленным и прямолинейным, но иных у нее теперь и не водилось.
А потому она не закрылась, как это бывало прежде, а завинтила баночки с красками, еще раз отерла руки заскорузлой тряпицей и со вздохом присела рядом с ним на скамейку у входа в кабак Пилар Менендез. День выдался ясным после череды унылых зимних дождей, и вид неба радовал людей и птиц.
Кто-то решился вывесить на улицы выстиранное белье, пока капризная природа не передумала, а дети играли с комками вязкой грязи. Луиза чуяла приближение драмы и готова была поставить на количество опухших после трепки ушей.
Мужчина предложил ей папиросу, и Луиза взяла ее, подожгла, да так и оставила тлеть в пальцах.
– Знаешь, Нильс… я ведь много чего наслушалась, пока в общежитии стирала чужие чулки и сорочки. Как чей-то сын, брат или жених кого-то убил, ограбил, изнасиловал. Как кто-то оставил младенца на помойке, а кто-то отравил мать ради карманных часов и комнатки. Слушала и ужасалась. Я была уверена, что грязь и пошлость меня не коснутся. Ведь я особенная: у меня кровь голубая, а руки фарфоровые, только щелоком изъедены. А позже поняла – нет никакой защиты, нет голубой крови. Мы живем как умеем, имеем то, что заслуживаем. А умираем – как повезет.
Головорез кивнул, хлопнул Луковку по плечу и сказал:
– Здесь нам и повезет. Только я буду первым.
– Это еще почему? Смерти ты, видимо, не нравишься.
– Сначала верну один должок. – Нильс неловко подмигнул. – А потом можно и к Безносой свататься.
Луиза не ответила. Нелегко нести бремя кровного долга. Тяжко и спасенному, и спасителю, если только осталась у них на донышке хоть капля совести.
Через дорогу раздались визгливые женские вопли. Грязь все же оказалась на белых простынях и игривых панталонах с желтоватыми кружевами, прямо на том месте, которым сидят. Несчастная, подобрав юбки, бросилась вслед за детьми, грозя им всеми карами небесными.
– Ты уже собрала барахло?
– Было бы что собирать, – хмыкнула Луковка и неожиданно призналась: – У меня никогда не было много вещей.
– Странная ты девка, Луиза Спегельраф.
Из душного нутра «Пуха и перьев» вывалился, повиснув на косяке, Фабиан. Несмотря на ранний час, он был пьян как матрос. За месяцы, проведенные в Иберии, маркиз обзавелся южным загаром, конским хвостом и живописно рассеченной бровью (что бы он там ни трепал, это был всего лишь след от ветки, прилетевшей в лицо).
