Пока еще не время.
Он поднялся на ноги, приложил скрипку к подбородку и коснулся струн смычком. Ее форма была настолько безупречна, что казалась продолжением тела, недостающим органом. Сегодня Миннезингеру не хотелось горланить похабных песен. Зато на ум пришла старая мелодия, колыбельная, кажется. Ее напевала его мать, а ей до этого – ее мать, и далее в глубь поколений.
Слова первого куплета он помнил смутно, что-то о звезде и пути, о дорожной грязи и любящих глазах, что следят с небес. Слишком много времени прошло с тех пор, как Олле слышал ее голос. Но слова второго куплета запомнились ему на годы:
Пускай сейчас дорога впереди
И в черный час я покидаю дом;
Но будет встреча, только верь и жди,
И будет миг для нас с тобой вдвоем.
***
Миннезингер не видел ни Пера, ни Хелены, с тех пор как бесславно завершилась его карьера сыщика. Он то и дело натыкался на ее инициалы под крупными статьями в газетах. Пусть не она раскрыла личность убийцы, но он знал, что Сыскное управление Хестенбурга выделило ее и наградило за посильную помощь следствию. Видел статью с фотографией, где она стоит рядом с шефом Спегельрафом, на лацкане модного жакета – знак отличия. Как Олле и предсказывал, то дело подарило журналистке блестящую карьеру, пусть и построенную на скандале, страхе и крови. Пожалуй, она заслужила.
Он пытался писать ей на старый адрес, но фрекен Стерн переехала, и прошел целый месяц, прежде чем ему удалось передать ей записку через редакцию «Вестника Хестенбурга». На клочке бумаги, который согласился передать подмастерье печатника, уместилось только название заведения, дата и его имя. Позже Олле спохватился, что не написал время встречи, а потому был на месте с самого утра.
Прошло несколько часов, и Олле уже начало казаться, что она не придет. Но ближе к полудню дверь кофейни в сотый раз отворилась, и Хелена, несмело оглядываясь, шагнула за порог.
Заметив старого знакомого, она посветлела лицом и быстро зашагала к нему, на ходу снимая длинные перчатки.
– Герр Миннезингер! Рада встрече. – Хелена простодушно взяла его за руку и крепко сжала. – Уже не надеялась вновь увидеться. Ведь я даже не знаю, где вас искать!
– А вы этого хотели?
На улице было слишком холодно, чтобы судить, отчего так порозовели ее щеки.
– Просто… Я очень не люблю терять людей. Сразу такое чувство, будто дорогу из-под ног вышибают, камень за камнем.
– Но люди теряются в прошлом, хотим мы этого или нет.
Она стиснула пальцы до костяной белизны и присела на стул напротив.
– Пожалуй, вы правы. Иногда я думаю и веду себя как ребенок.
Слава пошла ей на пользу, придала темным глазам уверенный цепкий блеск, лоск – одежде, горделивую прямоту – осанке.
Олле знал, как странно они смотрятся рядом: сияющая чистотой преуспевающая горожанка и грязный одноглазый бандит. Он, правда, постарался не слишком смущать ее своим отталкивающим видом – чтобы прикрыть свое увечье, надел шляпу с самыми широкими полями, что удалось найти, но знал, что все без толку.
Пытливый взгляд девушки, терзаемой любопытством касательно причины встречи, пробудил в нем темную мысль, которую он давно пытался задушить в своей голове: каким увидит его Луковка, когда они наконец встретятся? Захочет ли она говорить с ним, дышать одним воздухом с тварью, изуродованной снаружи и изнутри?
Но он не станет настаивать на продолжении знакомства. Лишь убедится, что она цела и свободна. И, если она того пожелает, сопроводит Луизу Спегельраф ко двору, где ее давно ждут.
– Итак… – Хелена не могла сдержать любопытства.
– Кстати, о детях. Вы помните обстоятельства, что свели нас впервые?
За доли секунды на лице девушки отразилась неописуемая буря эмоций: замешательство, понимание и смущение, почти раскаяние.
– Помню, – пробормотала она, ссутулившись. – Я тогда хотела написать о сиротах, которых держат на складе. А потом… Стекольщик, расследование… Столько убийств! Меня наконец взяли в штат, повысили жалованье, – сбивчиво оправдывалась она. – Нам ведь за строчки платят, сначала совсем немного. Теперь статьи по заказу. И я забыла.
Олле отвернулся, когда она потянулась к расшитой стеклярусом сумочке, ожидая, что журналистка достанет платок и станет вытирать глаза. Но когда вновь взглянул на нее, обнаружил: она подожгла тоненькую папиросу коричневой бумаги и пускает мелкие колечки. Что ж, это тоже не было признаком душевного равновесия.
– Не вините себя. За этим столиком есть люди и похуже.
Хелена ответила ему дрожащей благодарной улыбкой и придвинула портсигар.
– Угощайтесь.
– Благодарю, но я берегу голос для вечернего выступления, – отшутился он.
– Тогда я куплю нам горячего шоколада. В качестве извинения за… за все.
На этот раз Олле не стал возражать.
Они обсудили погоду и городские новости, все, как предписывает хороший тон. Говорила в основном она, а Миннезингер слушал. Журналистка не задавала никаких новых вопросов, пока не принесли упоительно пахнущие парящие чашки. Дорогое лакомство.
– Итак… – вновь подступилась она.
– Давайте я расскажу все по порядку. Насколько вам известно, я служу Крысиному Королю. Должен ему уйму денег и возвращаю их, выбивая гульдены за покровительство у торговцев, ремесленников, мастеров. Грязная работенка, не прибавляет, знаете ли, ни душе, ни карману. Да еще и долг выплачивается медленно. Если бы я не перешел на дичь покрупнее, то состарился бы Крысой и в землю должником лег. А у меня нет столько времени: моих друзей он выслал из страны еще весной, и я не знаю, живы ли они. Шоколад, к слову, просто изумителен. – Олле подцепил ложкой немного сладкой массы и нахмурился, заметив взгляд Хелены. – О нет, жалеть меня не стоит. Слушайте дальше. Когда был убит шеф Роттенмайр, Теодор объявил: тот, кто принесет ему голову убийцы, освободится от долга. Я схватился за эту возможность как безумный. Вообразил себя исключением из правил. Но если таковые и случаются, то чаще всего не с нами. В то же время я наткнулся на одного перспективного дельца. Дельце его, правда, было с душком, но обещало большие барыши. Мы с фрекен, которая ныне отсутствует, взяли его под опеку. Но я знал, знал уже тогда, в первый же вечер нашего знакомства, что он замыслил. Да, я о Гаусе и его складе. Да, это он заставляет детей на улице продавать кхат. Да, я чудовище, раз брал с него деньги и ничего не предпринимал.
– И что теперь? – Хелена не поднимала на него глаз. – Зачем вы мне все это рассказываете?
– Мои дела при Крысином дворе пошли в гору. На днях я считал, высчитывал… И насчитал три месяца. Ровно столько осталось до того момента, как я полностью выкуплю свою шкуру и буду свободен. В тот же день я сажусь на корабль и покидаю этот город.
