Журналистка бесцельно водила ложечкой по ободку фарфоровой чашки. Брови сведены на переносице, губы в ниточку, лицо пылает.
– Пожалуй, это хорошая новость, ведь так?
– Не совсем. К тому моменту, я уверен, Гаус успеет, так сказать, расширить свой ассортимент. Он планирует запустить огромный оборот опиума из Олона, и я ему в этом помогу.
– Простите?!
– Прощаю. Ведь вы ему помешаете.
– Ну, знаете ли…
– Пока не знаю.
– Я пишу о скачках! О приемах! И прочую светскую дребедень. А вы…
– А я – ваш бесценный информатор и проводник в сияющее будущее.
Хелена всплеснула руками и потянулась за следующей папиросой. Пару минут спустя она впечатала окурок в пепельницу и вновь заговорила:
– Я не имею никакого права вас осуждать.
– Именно.
– Прошу вас, не перебивайте. Мне есть что сказать.
Олле примирительно поднял раскрытые ладони.
– Хорошо. Положим, я неравнодушна к этой теме. Она живо меня волнует. Скажу прямо, вряд ли я усну этой ночью. И в последующие. Я не вижу другого выхода, кроме как взяться за написание статьи, за поиск доказательств, обличающих Гауса, и все будет обнародовано к Бельтайну. Понимаю, почему вы не можете обратиться в полицию, но у меня есть… некоторые связи в Сыскном управлении. Они помогут свершить правосудие. К тому же до названного вами срока я никому ничего не скажу, потому что полностью вхожу в ваше положение. И оцениваю риск.
– Благодарю. – Миннезингер склонился в сидячем полупоклоне. – Уверен, овации будут сопровождать вас годами.
***
Золотой квартал постепенно восставал из пепла. Как будто на вершине холма, где стоял дворец, разбили яйцо, и его содержимое медленно, но неотвратимо ползло вниз, покрывая камень за камнем. Здание Угла находилось на самом краю, на границе прежде благополучного мира и мира прочих смертных. Вскоре и его могло снести лавиной.
Внутри же этого внешне нелепого, вычурного дома, обильно украшенного лепными цветами и обитыми львиными головами, творилась полная неразбериха: что ни день, то драка; что ни минута, то скандал. Приближенные Теодора уже не могли контролировать то, как распадались и перекраивались шайки. Из-за хаоса несколько районов в разных частях столицы остались неохваченными. В фабричном районе стихийно образовалась новая банда из отбившихся Крыс – на ее устранение ушло две недели и десятки жизней. Олле там не было, но говаривали, что резня случилась знатная.
Когда бунт был подавлен, произошло и вовсе неслыханное. Двое из верхушки гнезда самовольно решились напасть на шефа Спегельрафа. Об этом стало известно, когда их уже схватили. Безрассудная, глупейшая попытка. Несмотря на весь их немалый опыт, они просчитались. Никто не знал подробностей, но до каждого была донесена другая весть: до суда они не дожили. Теодор позаботился о том, чтобы некоторые тайны таковыми и остались. Были то подкупленные надсмотрщики или верноподданные заключенные – не так уж важно.
Жестокость уравновешивалась только жестокостью, насилие – насилием, кровь – кровью. На короткий срок Крысы забились под лавки и только зыркали оттуда красными глазами. Хозяин все еще был способен взять каждого из них за хвост – да и откусить дурную голову.
Олле старался не вникать в детали придворных дрязг, но при этом оставаться в курсе событий. Его дело было маленьким: озолотить Теодора, выкупить свою жизнь и исчезнуть, попутно разрушив то, что построил.
С дневных вылазок Миннезингер перешел на вечерние визиты на склад Гауса, возвращался в Угол с деньгами к полуночи, исполнял пару песен, если настойчиво просили, и возвращался в свою старую комнату при доходном доме. На этом все. Он практически не встречал Крысиного Короля с той самой достопамятной ночи в городском морге, а долю всегда относила Анхен.
Иногда Олле даже начинал сомневаться в существовании Теодора. А был ли король? Или все это совокупность голов, голосов, решений и казней? Был ли он тем, кто проворачивал ключ в этой махине?
Олле как раз размышлял об этом, привалившись к деревянному столбику ведущей на верхние этажи лестницы. Представлял себе тайный совет старейших Крыс, от чьего лица говорит устрашающая кукла, когда услышал позади ухающие шаги Анхен. Она всегда ходила так, будто пыль из половиц выколачивала.
Девушка остановилась на середине пролета и кашлянула. Миннезингер не обернулся, прекрасно осознавая, что она пытается привлечь его внимание.
– Ты. Там.
– Что такое, ягненок? – Олле продолжил смотреть прямо перед собой. Ему уже почти удавалось не замечать собственный выдающийся нос: забавно, но люди с двумя глазами не видели его вовсе, а вот одноглазому он застил обзор.
– Он хочет тебя видеть, – злобным шепотом ответила она. – Сейчас.
– Не пойму, о чем ты толкуешь.
– Теодор велел тебе явиться к нему.
Он запрокинул голову и увидел Анхен висящей вверх тормашками.
– Зачем?..
– Не твоего ума дело! – огрызнулась она, но тут же осеклась. – То есть… А, заткнись! Идем, я провожу.
И она затопала по лестнице вверх, а ему не осталось ничего иного, как последовать за ней.
Миннезингер никогда прежде не поднимался на верхние уровни Угла. Даже первый этаж был доступен лишь частично – большая часть комнат стояла заколоченными, что позволяло зданию хранить нежилой вид. В основном Крысы собирались, суетились и мельтешили в подвале; их судьбы решались наверху, а свершались под полом.
Поэтому он с любопытством крутил головой из стороны в сторону, словно ребенок на прогулке в городе.
Второй этаж представлял собой лабиринт из коридоров, таких же пустых и заброшенных. Олле мимоходом толкнул одну из дверей – та была не закрыта. Потом еще одну и еще. Там, в пыльном полумраке, не было ничего выдающегося – лишь какие-то столы и коробки, хотя Олле надеялся увидеть скопище голов-болванок, на которых годы назад сшивались парики. Так, чтобы пощекотать нервы необычным и неуместным зрелищем.
Странно, но сердце его будто задубело, и он не испытывал страха перед встречей с самим Крысиным Королем. Страх умер. Олле даже не помнил, когда именно, хотя еще несколько месяцев назад он бы шел по этим изъеденным мышами и молью коврам, как на собственную казнь.
Анхен не заметила его манипуляций с дверьми, только шагала и шагала, и спина ее казалась одеревеневшей.
В глубине коридора, в той стороне дома, где верхние окна не были заколочены, слышалось какое-то движение и брезжил свет. Анхен решительно толкнула двойные створки, и они очутились в небольшом зале, перегороженном огромным овальным столом цвета слоновой кости, но настолько загаженным, что он казался серо-коричневым. За ним играли в карты, вели гроссбухи, ели, дымили вонючими сигарами и выпивали несколько Крыс покрупнее тех, что ошивались в подвале. Да и одеты они были приличнее. Если бы не кривые рожи, изуродованные промыслом и по традиции, их можно было принять за обычных горожан. Мелких клерков, к примеру. Анхен молча кивнула им, не встревая в тихий разговор, и проследовала к другой двери. Их крошечную процессию проводили взглядами.
