Он окинул ее долгим взглядом, как если бы хотел запечатлеть навечно: свой зимний синий наряд она сменила на голубой, с орнаментом из белых цветов, а волосы распустила, как и все кисэн – высшие служанки – по случаю праздника, и они потоками патоки стекали по ее плечам. Юстас одновременно мог и не мог назвать эту женщину своей.
Пристальное внимание заставило ее чуть порозоветь и недоуменно поднять брови:
– Что не так? Тебе нездоровится?
– Помнишь, ты сказала, что не хочешь спасения?
Темные ресницы мигом опустились, отсекая Юстаса от всего, что крылось в ее душе.
– Да, я помню эту поэму, – тонким голосом отозвалась она. – Героиня клянется возлюбленному в вечной верности и готовности разделить его горькую судьбу.
«Возлюбленному» – вот что она сказала. Сказала, что любит, пусть и прикрывшись по привычке поэзией. Огонь этих слов за секунду выплавил лед из сердца. Юстас глупо и часто заморгал. Совладать с собой удалось, только остановив взгляд на проплывающем мимо береге.
Пхе Кён не уходила, видимо, дожидаясь ответа.
– А что, – начал он, – если возлюбленный вовсе не хочет больше ни жертв, ни борьбы, ни горечи? Что, если он хочет спасения не для себя, но для двоих? Ведь он тоже питает к… героине сильное чувство.
Сил взглянуть на нее после такой глупости не обнаружилось.
– Если кто-то будет спрашивать, скажу, что Андерсен-мо плохо переносит качку, – пробормотала переводчица.
И удалилась так же неслышно, как подошла.
Юстас с тихим стоном опустил голову на руки. Впервые женщина призналась ему в любви, а он выставил себя последним гнилым трусом. Неудивительно, что Пхе Кён оскорблена.
Позже, когда день начал клониться к закату, на палубу выкатили огромные барабаны, оплетенные канатом. Они были даже больше тех, что пять лет назад привозили в Кантабрию. Их установили в центре, а трон Ли Мин Сена – ближе к самому носу. Знать заняла места по обе руки от него. На западном берегу уже виднелись очертания величественного Яблоневого Дворца с его многоярусными гнутыми крышами и смотровыми башнями, а на горизонте обрисовался силуэт корабля императрицы.
Барабаны вздрогнули боем, отзываясь гулом в крови. Им ответили зеркальным ритмом.
Два корабля надвигались друг на друга, будто готовые к столкновению. Юстасу даже показалось, что он видит Юэлян, стоящую у носовой фигуры дракона, облаченную в золотую броню.
Но придворные все так же бурно восторгались празднеством.
В выверенном танце два корабля едва разминулись и бок о бок вошли в речной порт под расцветающим фейерверками небом.
Слуги опустили широкие трапы на берег, и императорская чета синхронно ступила на них. Когда очередь спускаться дошла до Юстаса, герцога и Пхе Кён, он потерял было их из виду. Но, вновь обнаружив высочайшую чету на помосте, откуда Ли Мин Сен приветствовал трудолюбивый народ Хонойской долины, Андерсен заметил, что за их спинами стоит незнакомый ему молодой олонец. Ему было не больше двадцати пяти, длинные черные волосы собраны в высокий пучок; по стати, строгому кителю и парадной сабле на боку Юстас понял, что вместе с Юэлян прибыл старший сын императора – Ли Мин Тен. Тот самый неспособный продолжить династию наследник.
***
Ни во время вечернего пира, ни наутро и ни в последовавший за ним день не произошло ничего удивительного или зловещего.
Двор разместился на новом месте, хотя для многих оно не было новым – лишь юные представители олонской знати в свой первый светский сезон открывали для себя Яблоневый Дворец.
Вечером второго дня давали бал, если можно было так выразиться. Девушки и юноши танцевали по очереди: двигались цепочкой по кругу, исполняя простые, но элегантные па и демонстрируя роскошь нарядов, расписанных по шелку и расшитых бисером. Ни кружев, ни перьев, так любимых модницами Кантабрии, Юстас не заметил. Девицам благородных домов дозволялось надевать только бледно-розовое, а молодым людям – лишь темно-зеленое и коричневое. Многие юноши носили лейтенантскую форму, так как окончили военные училища Оолонга.
Пхе Кён шепотом поясняла, что каждая деталь подобных мероприятий пронизана символами фестиваля цветения.
Впрочем, цвета всегда много значили в жизни императорского двора: слуги носили черное; кисэн и личные камердинеры могли надевать одежду всех оттенков синего и голубого, в зависимости от сезона; знать, кроме девиц на выданье и их потенциальных женихов, наряжалась как душе угодно, но не носила золота, а император с императрицей облачались в пурпур, золото и черный – это значило, что правитель служит своей стране.
Юстас, ранее увлекавшийся изучением нравов и обычаев других стран, слушал ее вполуха. Он не сводил глаз с императорской четы, сидящей на возвышении. Пурпур, золото и чернота – тлеющие у всех на виду угли.
Ли Мин Сен, по своему обыкновению, был благодушен и отстранен. После благословления юных созданий он погрузился в созерцательную полудрему, и Юстас негодовал: как, так упорно вперяя взгляд в пространство, можно ничего не видеть? Лицо Юэлян по-прежнему оставалось непроницаемой фарфоровой маской, разукрашенным блюдом. Красные брови-точки, похожие то ли на две кровоточащие ранки, то ли на вторую пару демонических глаз, делали ее совершенно бесстрастной. В довершение всему она то и дело прикрывала рот веером, только глаза чернели на лунном лике.
Предыдущим вечером она не подала виду, что знакома с кантабрийскими послами. Тогда Юстас вздохнул чуть свободнее – она могла это сделать, пусть и с неведомой целью. Эта женщина была соткана из загадок. Она устрашала, как танец палача: олонский воин делает несколько кругов вокруг осужденного на смерть, развлекая публику чудесами фехтовального искусства, и несчастный не знает, в какой именно миг его голова отделится от тела.
Из беспомощной мстительности Андерсен убедил себя в том, что без белил и туши Юэлян невзрачней любой крестьянки, а под громоздким платьем не кроется ни единой женственной выпуклости. Мысли были недостойными взрослого и образованного мужчины, но принесли гадкое минутное облегчение.
Герр Спегельраф выглядел утомленней обычного. После официальной части и угощения – пять перемен блюд – он сделал круг по бальному залу, побеседовал со всеми, с кем посчитал нужным поддерживать связь, и удалился в свои покои. Когда он раскланивался перед троном, извиняясь за ранний отход ко сну, Юстас был готов поклясться, Юэлян посмотрела прямо на него. Остановив на несколько мгновений взгляд на ассистенте герцога, вздрогнула крыльями крохотного носа, будто к чему-то принюхалась, и отвернулась. За этот миг Юстас с головы до ног покрылся холодным потом, внутренности скрутило комом плесневелого тряпья.
После окончания бала – гости уже разъезжались, несколько групп зрелых дам в укромных уголках зала шепотом оговаривали брачные сделки – Юстас с наслаждением заперся в новой комнате. Его слегка мутило от нервного напряжения и переедания, что, как он рассудил, было неразделимыми причиной и следствием. Но не успел он расстегнуть запонки, как в дверь постучали, судя по звуку, носком туфли. Стук был условный, и Юстас открыл. Пхе Кён чуть натянуто улыбалась ему поверх подноса с чайником и чашками.
