В одной из них жили его престарелые родители и неходячий брат.
Наблюдая многоликую орду, отличимую от кантабрийских солдат только чуждыми чертами лиц, он с тоской подумал о вечернем чае, унимавшем дурноту и тревогу, что лишала его сил.
После парада он вновь предпринял попытку поговорить с герцогом, чего не делал уже больше недели. Патрон поразил его запавшими глазами и землистым цветом лица. Тонкие губы Фердинанда были все в трещинах, а ногти пожелтели. Он походил на восставшего из могилы, но заметить это можно было только вблизи.
– Как вам парад? – издалека начал беседу Андерсен. – Впечатляюще, не так ли?
Герцог только отвел потускневшие бледно-голубые глаза.
– Да что с вами? – Юстас потерял последнее терпение.
– Время. Думаю, это оно.
Ассистент не стал возражать, что герцог еще не в том возрасте, чтобы сетовать на него. Вспомнить того же хитреца фон Клокке, который и в более преклонных летах был вполне бодр и доволен жизнью. Списав все на нервное истощение, Юстас отмахнулся от этих мыслей.
– Так много ошибок привело к тому, что есть. – Герцог повел рукой, как бы указывая на окружение. – Я пытаюсь анализировать, восстановить цепь, чтобы разглядеть ту точку, после которой уже не было возврата. Списки, бесконечные списки. Имена, даты, суммы… нет ответа.
Юстас не стал перебивать его, смущенный нежданным откровением. Так вот что все время строчил в своей записной книжке герцог – отвернувшись от насущного, он искал ошибки в прошлом. И в конце концов заблудился в нем.
– Сейчас методом исключения я нашел один из поворотных моментов. Но его уже ничем не исправить. А когда все было в моих руках, у меня не было на это никакого желания. Мелочь, глупость, шелуха. Детские обиды – что может быть ничтожнее?
– Что вы имеете в виду, герр Спегельраф?
– Как ты знаешь, у нас с покойным Иоганном был уговор о браке моего старшего сына с его дочерью. Уговор негласный, но он тогда казался человеком пусть не чести, но слова. Я рано начал понимать, что Антуан слаб разумом, уязвим, что кровь его сильно подпорчена этими безумными Виндхундами… – Он неприязненно сощурился. – И я решил лишить его наследства, объявив недееспособным. Ты знаешь закон.
Андерсен понимающе кивнул. Но тогда выходило…
– Вендель младше Антуана всего на два года, они с Агнесс ровесники. Он здоров, умен, физически развит. Вот только он не выказывал никакого сыновнего почтения с самого детства. Я решил известить его о своих намерениях, прежде чем подписать документ о том, что титул и замок отойдут ему – как и долг жениться на принцессе. Проявить свое расположение. После этого разговора он сбежал из училища. Исчез. Мне доносили, что он осел на юге Иберии, но искать его было уже ни к чему. Болезнь Антуана, ставшая очевидной позднее, повлияла на решение короля, и мне пришлось действовать иначе.
– Но, герцог, я не вижу никаких ошибок. Вы были в своем праве, действовали по закону.
Фердинанд покачал головой и неловко поправил безупречные манжеты с изумрудными запонками.
– Ты такой же, как я. Проводи меня до комнаты, мне нужно отдохнуть до вечернего приема. Говорят, снова будут фейерверки – от них начинается мигрень.
Юстасу пришлось взять патрона под руку. Они шли меж рядов гвардейцев, которые по сравнению с настоящей армией казались ряжеными болванчиками, восковыми фигурами в ярких камзолах и шлемах с высокими плюмажами. Они шли, и Андерсен поражался хриплому дыханию герцога, некогда самого могущественного человека в Кантабрии. Будто прошлое по ночам злым духом садилось ему на грудь и душило, давило.
– И все же, герр Спегельраф, в чем, вы считаете, была ваша ошибка со средним сыном? Он был связан с другой девушкой и потому не хотел свадьбы с принцессой?
Фердинанд только приподнял уголок рта, сухой и чуть кровоточащий.
– О нет, это было бы слишком просто. Он ненавидел меня за то, что я не любил его. Ни дня.
***
После беседы с герцогом Юстас долго не мог найти себе места. Почти решившись отправиться в императорский музей диковин и редкостей, находившийся в восточном крыле Яблоневого Дворца, в последний момент он передумал и направился к своим покоям. Его переполняло раздражение, которое помешало бы насладиться видом необычных экспонатов, даже если другого случая не представится.
Едва свернув за угол, у своих дверей он увидел Пхе Кён. Согнувшись и воровато оглядываясь, она орудовала шпилькой в замке. Юстас затаился, чтобы она его не заметила, и стал наблюдать. Спустя несколько мгновений замок щелкнул, и девушка, еще раз оглянувшись, проскользнула внутрь.
Она могла прийти к нему в любой день, в любой час, но почему-то ей понадобилось пробираться как воровке, пока его не было.
Юстас выждал еще минуту и ринулся следом.
Он распахнул дверь, быстро огляделся и с огромным усилием подавил крик: девушка размешивала какой-то порошок в графине с питьевой водой.
В два прыжка он оказался рядом и схватил ее за запястье. Серебряная ложка жалобно звякнула о хрусталь.
– Тебе лучше объясниться! Что все это значит?!
Из ее глаз брызнули слезы.
– Не заставляй меня!
– Как ты могла, Пхе Кён! Это она велела меня отравить? Она?! И ты не смогла ослушаться. – Он отшвырнул ее руку, как ядовитую гадину. – Я верил тебе…
Кисэн тут же перестала плакать и зло сощурилась.
– Нет, ты никогда мне не верил. Ты мне и теперь не поверишь!
– Тогда объясни, не делай из меня идиота! – Юстас уже не сдерживал голос, позволив себе опуститься до воплей. – Может, я и чужак, может, я и не понимаю этих ваших женских уловок, но как прикажешь понимать, когда служанка императрицы тайком подсыпает тебе что-то в воду?!
На этих словах Пхе Кён бросилась к нему, одной рукой обняв за шею, а другой зажав рот.
– Тише, умоляю! Ты нас погубишь…
Юстас осекся, осознав, что переступил черту, забыл об осторожности. Когда Пхе Кён убедилась, что он не будет больше шуметь, то освободила его губы и головой прильнула к груди.
– Ты мне не веришь, – шепотом повторила она. – Но раз так, то какой во всем этом смысл?..
– Пхе Кён…
– Это не яд. Это противоядие.
Мозаика сложилась с керамическим щелчком. Стремительно нарастающая болезнь герцога, вечерние муки, сладко-горький чай… Пхе Кён спасала его день за днем, а он день за днем ждал ее предательства.
– Как давно?..
– С первого пира на фестивале.
Андерсен кивнул. Именно тогда он впервые почувствовал тягучую дурноту.
– А герр Спегельраф? Он не получал противоядия?
– Если бы вы оба оставались здоровы, это было бы слишком подозрительно. А ты молод и лучше сопротивляешься отраве. Пойми, я не могу его спасти. Только тебя.
