– Да он не делал ничего! – тонким, каким-то девчачьим голосом воскликнула Анхен. – Я была с ним весь день, с самого утра, я могу подтвердить. И Ганс с Вигом!
«Ох, ягненок, зря ты это».
– Боишься, что больше некому будет согреть твою постель? – вкрадчиво протянул светловолосый охранник. – Так я это исправлю…
Анхен задохнулась от возмущения.
– Да я… Я никогда!
– Кончайте балаган, – скрипнул зубами Клаус. – Ты! – обратился он к Олле. – Я даю тебе пять минут. Ровно. Если за пять минут докажешь, что не ты убил Теодора, можешь гулять на все стороны.
Олле охватила апатия. Ему было холодно так, что вздрагивали плечи. Пришлось обхватить себя за локти, чтобы не выглядеть рыдающей девицей.
Анхен была бледна до синевы, под глазами – черные тени, брови подняты умоляющим домиком. Что они сделают с этой нескладной, несуразной грубиянкой, если он проиграет? Ничего хорошего, ведь она пыталась его защитить. Отберут Гауса, это как минимум. Но одно ясно – кто бы ни возглавил Угол после Теодора, свободы ей не видать. Он вздохнул.
– Тогда позвольте, господа, мне громогласно все излагать.
– Чего?
– Размышлять буду вслух. Чтобы вы ничего не упустили, – почти ласково пояснил Миннезингер.
– Валяй, – милостиво разрешил Клаус. Неужели метит на трон?
Олле откашлялся и еще раз обошел комнату. Окинул взглядом книжные полки, загроможденные всяческим хламом, ощупал оконную раму и вернулся к камину.
– Убийца не проходил мимо охраны. Теодор тщательно выбирал людей, которым доверил свою жизнь. Ведь так?
Они остервенело закивали. Ведь опровергни они его слова – сами оказались бы под подозрением.
– Значит, мы исключаем дверь.
– Было заперто изнутри, – подал голос прежде молчавший мужчина с густыми седыми усами. – Ну, мы ее и того… вышибли. Не отвечал он долго.
– Вот как! Но и через окно он войти тоже не мог. Как вы могли заметить, его смогли открыть только вдвоем. Рама напиталась влагой, разбухла и намертво примерзла.
– Твоя правда, – кивнул Клаус. – Продолжай.
Но Олле было больше нечего сказать. Ловко отбросив два очевидных варианта, он остался ни с чем.
Он с тоской заглянул в перекошенное предсмертной мукой лицо Худшего из Худших и пожелал тому заблудиться по пути на тот свет. Надо же было так подгадить всем вокруг в последний раз!
– Три минуты, – рявкнул Клаус.
Стараясь не перейти на суетливый бег, Миннезингер еще раз обошел кресло, остановился у каминной полки и провел все еще окровавленным пальцем линию под одним из штрихов, из которых складывались руны. Полоса вышла почти такой же толщины, только бледнее. Какой извращенный, больной разум породил такие замыслы, побудил на чудовищные поступки? Затем он опустил взгляд ниже и заметил… заметил…
– Сажа. Она повсюду.
– Видать, не жаловал старик поломоек, – фыркнула Анхен.
– Помолчи, золотце. Смотрите все и потом не говорите, что не видели!
Он подхватил вторую лампу и, красуясь, слегка покрутил их в воздухе. Как ему не хватало огня! Жалкие тлеющие фитильки были дурной заменой.
– Итак, узрите! – Он возвысил голос: – Вот – следы облака сажи, что вылетело из дымохода, когда по нему спустилось что-то тяжелое. А вот – следы его обуви. Он вышел прямо из очага, пока Теодор спал, я полагаю. Старики часто дремлют днем, тогда как по ночам их одолевает беспокойство. Иначе он поднял бы шум. Затем убийца наполнил кислотой его кубок…
– Кружку?
– Не суть! – отмахнулся Олле. – Кубок звучит гораздо лучше. Так о чем это я? Да! Кислота. Он встал сзади. – Олле зашел за спинку кресла. – Схватил нашего Короля за подбородок. – Тут он не решился повторять действия убийцы, лишь поводил лампой перед лицом трупа. – Запрокинул ему голову и влил отраву. Бедолага только и успел что вцепиться в подлокотники. Кстати говоря, как мы будем разжимать ему пальцы? А, неважно! Смерть наступила быстро, кричать он не мог. Кислота расплавила ему язык, и ошметки… – Анхен опасно позеленела. – Ладно, опустим это. В общем, тем, что вытекло… Этим душегуб и начертал руны на стене, бросил осколок стекла, свой знак, на дно сосуда, и ушел прежним путем, а далее – по крышам. Вероятно, у него была веревка. Надо бы заглянуть.
– Складно. Но у тебя всего одна минута, а ты все еще не доказал, что это был не ты. Скорей, наоборот.
– Да чтоб вас! – Олле стиснул пальцы на ручках ламп. – Нужно, знаете ли, иногда видеть в людях лучшее.
Его реплика вызвала хохот. Только вот он не шутил.
– Хорошо. Дайте мне последний шанс. – Голос дрогнул. – Я докажу. Я… Мне не пролезть в дымоход. Он сужается кверху, должен сужаться.
Клаус, усатый старик, дерганый любитель кхата, Анхен, больше похожая на недобитую моль, и остальные, чьих лиц он никак не мог разглядеть, – все они смотрели на него молча.
Олле оглянулся на черный зев камина и шагнул к нему, как навстречу разъяренному зверю. Там, внутри, должно быть, так тесно, так безвоздушно и тяжко. Но делать нечего.
Он вновь преклонил колени у королевского трона, на четвереньках вполз внутрь остывшего очага за ним, оцарапавшись о каминную решетку с обломанными прутьями. Руки увязли в давно остывших угольях, пепле жженой бумаги и золе, что невесомым облачком мигом поднялась к лицу, забилась в ноздри и глаз.
– А-а-пчхи! Сей момент, господа!
Вот он уже целиком находился в камине и понемногу начал вставать. Плечи беспрепятственно прошли в дымоход, но он все еще стоял не в полный рост. Запрокинув голову, он мог видеть только черноту кирпичной кладки, покрытой жирной гарью. Будто со дна колодца в глухой деревне, видна была единственная звезда, сияющая мошка.
«Моя звезда, найди меня в пыли… – наконец вспомнил он первую строчку колыбельной. – Свети мне свыше, путь мне укажи».
Местами нагар лежал более тонким слоем, словно нерадивая хозяйка для порядка обмахнула нутро дымохода тряпкой. В этой трубе точно кто-то был до него. Кто-то очень тощий.
Вот он полностью разогнул колени. Кирпичи уже касались кожи плеч, но еще не сдавливали. Не очень убедительно.
– Ну что там? – раздался сильно приглушенный голос снаружи. Олле, даже извернувшись, не смог бы разглядеть ноги говорящего рядом с камином.
– Пока прохожу, но это ненадолго. – Звук собственной речи неприятно ударил по ушам, отразившись от кладки. – Выше мне не пролезть.
– А ты подпрыгни, – издевательски предложил голос. – Застрянешь – мы тебя вытащим.
– Что, если я не допрыгну до нужной высоты? – отозвался Миннезингер, морщась от каждого слова.
Чиркнул нож, острие пчелиным жалом коснулось сухожилий на ноге.
– А ты уж там постарайся. Время твое почти вышло, певец.
