Все это промелькнуло у меня в голове за ту секунду, что я падал. И сразу за этим встроенным счетчиком, который имеется в голове у каждого военного, пришла осознанная мысль. Как Настя?
Она тоже падала. Неторопливо, как в замедленном кино. В такие моменты время всегда притормаживает, давая возможность рассмотреть еле движущуюся картинку… Страшную, как сама война, которая, похоже, никогда не закончится в Зоне.
Лицо Насти было спокойно, будто ничего не произошло. Только на месте ее правой руки больше не было ничего, да из развороченной груди били две струйки белесой жидкости, заменяющей киборгам кровь.
Да, боль пришла, когда я упал. Страшная, разрывающая легкие. Та, от которой мутнеет в глазах и отключается сознание…
Но оно не отключилось. Потому, что все мое существо захлестнула ярость, неистовая, как выброс, проносящийся над Зоной. В таком состоянии любая боль уходит на второй план, а на первый вырывается зверь, который до поры до времени сидит себе тихонько в любом нормальном мужике – до тех пор, пока какая-то тварь не поднимет руку на того, кто тебе действительно дорог.
Дальнейшее происходило словно вне меня, будто я наблюдал со стороны, как вскакиваю с земли и бегу к лесу, бросаясь из стороны в сторону, падая, перекатываясь и выходя на ноги из того переката. Лес за дорогой мигал вспышками, не одной и не двумя – как минимум четыре ствола долбило оттуда.
И работали они далеко не впустую.
Мое плечо рвануло назад, и я чуть не выронил пулемет, из которого молотил в ответ, когда была хоть малейшая возможность попасть в точку над очередной вспышкой. Но – не выронил. И продолжал бежать.
Еще одна пуля ударила в ногу, чиркнула по касательной. Не будь на мне бронекостюма, кусок мяса из бедра выдрала бы как пить дать. А так по ощущениям будто палкой долбанули. Больно, но пережить можно. Главное, чтоб крупный калибр вновь не заработал. Поэтому я стрелял только туда, где в самом начале заметил самые яркие вспышки, игнорируя остальные. Я уже примерно представлял, что это так дубасит, полыхая чуть ли не огнеметными вспышками, и грохоча как артиллерийская батарея.
А еще я очень просил о помощи маленький артефакт, висящий на шее. Может мысленно, а может и крича во весь голос – не знаю. Когда тебя кроет ярость, помноженная на боевое безумие, вся незначительная мелочь типа рассудка или страха за собственную жизнь девается куда-то. В этом полумистическом состоянии ты – это уже не ты, а какое-то другое существо, проснувшееся в тебе, и вытеснившее из тебя все человеческое, оставив лишь отточенные боевые навыки и лютую, звериную ненависть.
Они тоже боялись, те, кто засел в лесу. Иначе стреляли бы точнее. Но, видимо, несущаяся на них серебристая фигура, стреляющая на бегу из пулемета – это было страшно. Не знаю, помог мне артефакт, мой бронекостюм, или же мое психологическое состояние, но я добежал до леса.
И увидел их.
В кустах, раскорячившись на пехотном станке, стоял крупнокалиберный пулемет «Корд», возле которого валялся то ли мертвый, то ли тяжелораненый боец в зеленом комбинезоне группировки «Воля». При этом второй номер расчета пытался стрелять лежа на трупе товарища, оттащить который он уже просто не успевал. Все-таки достал я пулеметчика, повезло. И выиграл этим три или четыре секунды времени, которые в бою стоят как целая жизнь.
Я качнулся влево, уходя с линии возможного выстрела из пулемета и, направив ствол своего «Печенега» на второй номер, нажал на спуск…
Выстрела не последовало. Дьявол! Если честно, не часто приходилось мне стрелять из пулемета, и я просто не заметил в приступе ярости, как из него выпала пустая лента. Тот самый случай, когда отсутствие устойчивого навыка означает скорую, неминуемую смерть…
Если, конечно, ты не привык драться до конца тем, что у тебя есть в руках.
Второй номер, поняв, что из «Корда» меня уже никак не достать, схватился за АК-74М, лежавший с ним рядом на земле. И уже развернулся вместе с автоматом, целя мне в живот, когда я прыгнул, занося разряженный пулемет над головой на манер дубины…
Он даже успел выстрелить, и даже попал – пуля ударила в шлем, сорвав с моего лица бронемаску. Но мне было все равно. Сейчас я не чувствовал боли. Боль придет потом, если я останусь жив. Ведь когда тебя переполняет ярость, для боли просто не остается места.
Я ударил раз, другой, третий, чувствуя ладонями, как приклад пулемета проламывает хрупкие кости черепа. Где-то краем чудом оставшегося сознания я понимал, что всё, хватит, враг убит, но бил снова и снова, превращая то, что осталось от головы, в кровавое пятно на земле…
Однако мне это не помешало, уловив движение слева, метнуть окровавленный пулемет, словно городошную биту, в бойца, который ловил меня на мушку. И броситься следом, выдергивая из ножен свою «Бритву».
Мой разум балансировал на грани, все тело жгло неистовым огнем, позвоночник будто превратился в молнию, сжигающую меня изнутри. Но все это не мешало, а реально помогало двигаться со скоростью, нереальной для обычного человека.
Боец «Воли» оказался ловким малым. Он увернулся от летящего в него пулемета и резанул очередью по тому месту, где я находился только что.
Но меня там уже не было.
Рванувшись вперед, я успел за это время обойти стрелка сзади и резануть ему «Бритвой» по горлу. Боец стрелял, из его располовиненной шеи хлестала кровь, а он еще не осознал, что от смерти его отделяет лишь пара секунд. Даже боль не успеет дойти до мозга, как ноги станут ватными от экстремальной кровопотери, и сознание мягко отключится. Навсегда. Хорошая смерть. Быстрая и безболезненная, без мучений. Всем бы такую, когда придет время уходить в Край Вечной войны.
Еще двое, залегшие в кустах, развернулись ко мне. Быстро, профессионально. Но в руке у меня уже был штурмовой револьвер, которым впору кирпичные стены сносить. Первый выстрел снес половину головы одному из стрелков, следующий проделал сквозную дыру в груди у второго, в которую свободно прошел бы кулак взрослого человека. При этом обоих стрелков еще и отбросило назад метра на два. Жуткая штука этот РШ-12, реально жуткая.
Последний «вольный» решил не геройствовать и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, бросился бежать. Правда, ушел недалеко. Ему бы поглубже в лес забраться, а он на шоссе выскочил и по нему рванул. Воистину страх отшибает разум.
Я выстрелил.
«Вольный» в этот момент как раз пробегал мимо стелы. Моя пуля ударила ему меж лопаток, и швырнула прямо на памятник…
Это было величественно. И страшно. Семь букв, составляющих слово «ПРИПЯТЬ», и сама длинная стрела, на которой они стояли, вдруг озарились ярким лазурным светом. Тело «вольного» также мгновенно окутало сияние цвета чистого неба. При этом подстреленного мною бойца группировки приподняло над землей, и он словно завис на мгновение в мет-ре над серой травой Зоны, раскинув руки и откинув назад голову, будто хотел в последний раз взглянуть на серое, свинцовое, равнодушное небо.
