Собственный гнев показался Шаллан странным. Ее неоднократно сбивало с толку поведение Ренарина. Его присутствие на этом собрании было всего лишь еще одним примером. Неужели он наконец-то решил присоединиться к ревнителям? И сделал это, попросту явившись на собрание для письмоводительниц, словно был женщиной?
В то же самое время, как посмела Йанала выставить его дураком?
Навани начала что-то говорить, но тут влезла Шаллан:
– Йанала, вы ведь не попытались оскорбить сына великого князя, не так ли?
– Что? Нет, конечно же, о чем речь.
– Хорошо, – заявила Шаллан. – Потому что, если бы вы попытались, я бы сказала, что результат вышел ужасный. А ведь о вас говорят, что вы очень здравомыслящая. А также остроумная, очаровательная и… и так далее.
Йанала хмуро уставилась на нее:
– Вы что же, мне льстите?
– Дорогая, мы не про ваш бюст говорим. Мы говорим про разум! Ваш чудесный, блистательный разум, такой острый, что его и точить не нужно! Такой быстрый, что все еще работает, когда все прочие уже остановились! Такой ослепительный, что всем остается лишь потрясенно внимать каждому вашему слову. Так что… э-э…
Йанала вперила в нее сердитый взгляд.
– Хм… – Шаллан помахала блокнотом. – Я все записала.
– Матушка, можно сделать короткий перерыв? – вмешалась Ясна.
– Отличное предложение, – согласилась Навани. – В течение пятнадцати минут каждый пусть обдумает список потребностей, которые могли бы существовать у этой башни, если бы она каким-то образом стала самодостаточной.
Она поднялась, и собрание опять распалось на отдельные разговоры.
– Я вижу, – сказала Ясна, обращаясь к Шаллан, – что ты по-прежнему используешь язык как дубину, а не как нож.
– Ага. – Шаллан вздохнула. – Что-нибудь посоветуете?
Ясна внимательно смотрела на нее.
– Светлость, вы же слышали, что она заявила Ренарину!
– И мать собиралась с ней об этом поговорить, – напомнила Ясна. – Осторожно, разумно подбирая слова. Вместо этого ты швырнула ей в голову словарь.
– Простите. Она действует мне на нервы.
– Йанала – дура, достаточно смышленая, чтобы гордиться своим умом, но достаточно тупая, чтобы не соображать, насколько другие ее превосходят. – Ясна потерла виски. – Вот буря. По этой причине я никогда не беру учениц.
– Из-за того, что от них слишком много проблем?
– Из-за того, что я плохая наставница. У меня есть научное доказательство этого факта, а ты – всего лишь последний эксперимент. – Ясна жестом велела ей убираться и продолжила тереть виски.
Шаллан пристыженно побрела в ту часть комнаты, где можно было чем-нибудь перекусить.
– Мм, – сказал Узор, когда Шаллан прислонилась к стене, прижимая к груди альбом. – Ясна не кажется очень сердитой. Почему ты расстроилась?
– Потому что я идиотка. И дура. И… потому, что я не понимаю, чего хочу.
Разве всего-то неделю или две назад она не предполагала наивно, что во всем разобралась? Чем бы ни было это «все»?
– Я его вижу! – воскликнул кто-то рядом.
Шаллан вздрогнула, повернулась и увидела, что Ренарин смотрит на ее юбку, где Узор сливался с вышивкой. Он был отчетливо виден, если знать, куда смотреть, но в ином случае упустить его из вида очень просто.
– Он не становится невидимым? – уточнил принц.
– Говорит, что не может.
Ренарин кивнул, потом перевел взгляд на нее:
– Спасибо.
– За что?
– Ты защитила мою честь. Когда это делает Адолин, обычно кто-то получает ножевые ранения. Твой способ приятнее.
– Что ж, никто не должен разговаривать с тобой в таком тоне. Они бы не посмели так поступить с Адолином. И кроме того, ты прав. Все это место – один большой фабриаль.
– Ты тоже это чувствуешь? Они говорят про то устройство и про это, но все неправильно! Все равно что разбирать телегу на части, не понимая, что она прежде всего телега.
Шаллан наклонилась к нему:
– То существо, с которым мы сразились. Оно протянуло свои щупальца до самого верха Уритиру. Я чувствовала его неправильность, куда бы ни пошла. Тот самосвет в центре связан со всем.
– Да, это не просто коллекция фабриалей. Это множество фабриалей, которые соединены в один большой.
– Но что он делает? – пробормотала, размышляя, Шаллан.
– Он делает город. – Принц нахмурился. – То есть, я имею в виду, он является городом… Делает то, что составляет суть города…
Шаллан поежилась:
– И Несотворенная им руководила.
– Что и позволило нам разыскать комнату и колонну-фабриаль, – заметил Ренарин. – В ином случае мы могли бы ее не обнаружить. Надо всегда видеть светлую сторону.
– С точки зрения логики, – озвучила Шаллан, – светлая сторона – единственная, которую можно увидеть, поскольку другая сторона прячется во тьме.
Ренарин рассмеялся. Это напомнило ей, как братья смеялись над ее словами. Может, не потому, что это были самые веселые на свете вещи, но потому, что им было приятно смеяться. И еще это напомнило о словах Ясны, и Шаллан взглянула на принцессу.
– Знаю, что моя сестра пугает, – прошептал ей Ренарин. – Но ты тоже Сияющая. Не забывай об этом. Мы можем ей возражать, если захотим.
– А нам это нужно?
Ренарин скривился:
– Видимо, нет. Она чаще всего права, и можно в итоге попросту ощутить себя одним из десяти дурней.
– Верно, и все же… не знаю, смогу ли снова вынести то, что мною командуют, как ребенком. Я начинаю сходить с ума. Что мне делать?
Ренарин пожал плечами:
– Я обнаружил, что лучший способ избежать поручений Ясны, – это не находиться рядом, когда она ищет, кому бы их дать.
Шаллан встрепенулась. В этом был большой смысл. Далинару ведь потребуется, чтобы его Сияющие делали разные вещи, не так ли? Она должна уйти, хотя бы пока будет во всем разбираться. Нужно отправиться куда-то… к примеру, в миссию в Холинар? Им ведь понадобится кто-то, кто мог бы проникнуть во дворец и включить устройство?
– Ренарин, – воскликнула она. – Ты гений!
Он покраснел, но улыбнулся.
Навани объявила о продолжении собрания, и они, рассевшись, вновь начали обсуждать фабриали. Ясна постучала по записной книжке Шаллан, и та как следует постаралась, ведя протокол и тренируясь в стенографии. Теперь это не вызывало такого сильного раздражения, ведь у нее была стратегия выхода. Путь побега.
Девушка оценивала этот путь, когда увидела, как по коридору движется высокая фигура. Далинар Холин отбрасывал тень, даже когда не стоял напротив света. Все тотчас же притихли.
