– Он проводит много времени с учеными в башне, – сообщил Натам.
– На днях, – подхватил Скар, – он упоминал о том, чем там занимается. И это здорово смахивало на обучение чтению.
Мужчины тревожно зашевелились.
– И что? – удивился Каладин. – В чем проблема? Сигзил может читать на своем языке. Клянусь бурей, я и сам читаю глифы.
– Это не одно и то же, – возразил Скар.
– Это женственно, – прибавил Дрехи.
– Дрехи, ты же в буквальном смысле ухаживаешь за мужчиной, – напомнил Каладин.
– И что? – спросил Дрехи.
– Да, Кэл, на что ты намекаешь? – сурово спросил Скар.
– Ни на что! Я просто подумал, Дрехи может сопереживать…
– Это вряд ли справедливо, – возразил Дрехи.
– Ага, – прибавил Лопен. – Дрехи нравятся не такие парни. Это значит… он еще меньше хочет быть среди женщин, чем все мы. Это противоположность женственности. Он, скажем так, сверхмужественный.
– Ага, – согласился Дрехи.
Каладин потер лоб, и Рлайн ему посочувствовал. Считалось, что человеков очень угнетает то, что они все время находятся в брачной форме. Они постоянно отвлекались из-за эмоций и страстей, связанных со спариванием, и еще не достигли места, где можно было бы все это отложить в сторону.
Ему было стыдно за них – они попросту чересчур беспокоились из-за того, что можно делать, а что – нельзя. Они не могли менять формы – вот в чем причина. Если Ренарин хочет стать ученым, пусть будет ученым.
– Простите, – сказал Каладин, вскидывая руку, чтобы успокоить мостовиков. – Я не пытался оскорбить Дрехи. Но, парни, клянусь бурей. Мы знаем, что все меняется. Поглядите-ка на нас. Мы наполовину стали светлоглазыми! Мы уже взяли в Четвертый мост пять женщин, и они будут сражаться копьями. Теперь никто не знает, чего ожидать, – и все дело в нас. Так что давайте предоставим Ренарину небольшую свободу действий, хорошо?
Рлайн кивнул. Каладин и впрямь был хорошим человеком. Пусть и небезупречным, но он старался больше остальных.
– Я быть должен кое-что сказать, – прибавил Камень. – Последние недель сколько вас приходить ко мне и говорить, что они больше не чувствовать себя в Четвертый мост?
Над плато повисло молчание. Наконец Сигзил поднял руку. За ним Скар. И еще несколько, включая Хоббера.
– Хоббер, ты не приходить, – заметил Камень.
– Ох. Да, но я это чувствую. – Мостовик опустил глаза. – Все меняется. Я не знаю, смогу ли идти в ногу с этими переменами.
– У меня по-прежнему кошмары, – тихонько признался Лейтен. – О том, что мы видели в недрах Уритиру. Кому-то еще это снится?
– У меня нелады с алети, – заявил Уйо. – От этого я… смущенный. Одинокий.
– Я боюсь высоты, – прибавил Торфин. – Полеты приводят меня в ужас.
Несколько мостовиков посмотрели на Тефта.
– Что? – огрызнулся Тефт. – Шквальный рогоед мрачно на вас посмотрел – и вы решили устроить вечеринку признаний? Идите в бурю. Это чудо, что я не жгу мох с утра до вечера, оттого что мне приходится иметь дело с вашей бандой.
Натам похлопал его по плечу.
– А я не сражаться, – напомнил Камень. – Знать, кое-кому это не нравится. Этот человек заставлять меня чувствовать себя другим. Не только потому, что я здесь быть один, у кого борода как надо. – Он подался вперед. – Жизнь меняться. Мы чувствовать себя одинокими, да? Ха! Возможно, у нас быть совместное одиночество.
Все нашли это утешительным – кроме Лопена, который ускользнул от группы и зачем-то поднимал камни на другой стороне плато и заглядывал под них. Даже для человеков он был странным.
Мужчины расслабились и начали болтать. Хотя Хоббер похлопал Рлайна по спине, никто из них не спросил, как он себя чувствует. Неужели его досада была ребячеством? Они все думали, что одиноки, не так ли? Считали себя чужими в этой компании? А знали ли они, каково это – принадлежать к совершенно иному виду? Виду, с которым они теперь воевали, виду, всех представителей которого убили или извратили?
Люди в башне глядели на него с откровенной ненавистью. Его друзья так не делали, но им точно нравилось похлопывать самих себя по спине за это. «Рлайн, мы понимаем, что ты не такой, как другие. Ты ничего не можешь сделать с тем, как выглядишь».
Он настроил раздражение и сидел мрачно, пока Каладин не послал остальных обучать начинающих ветробегунов. Капитан о чем-то тихо пошептался с Камнем, потом повернулся и замер, увидев Рлайна, который сидел на своем ведре.
– Рлайн, – сказал Каладин, – отчего бы тебе не отдохнуть остаток дня?
«А если мне не нужны особые условия из-за того, что ты жалеешь меня?»
Каладин присел на корточки рядом с Рлайном:
– Эй. Ты же слышал рогоеда. Я знаю, что ты чувствуешь. Мы поможем тебе с этим справиться.
– В самом деле? Ты действительно знаешь, что я чувствую, Каладин Благословенный Бурей? Или так просто люди говорят?
– Думаю, так говорят, – признался Каладин, а потом подтянул к себе перевернутое ведро. – Можешь мне рассказать, каково это?
Действительно ли он хотел знать? Рлайн поразмыслил, потом настроил ритм решительности.
– Я попытаюсь.
56
Всегда с тобой
Меня также смущают твои уловки. Почему ты не показался мне раньше? Как тебе удается прятаться? Кто ты такой на самом деле и откуда столько знаешь об Адональсиуме?
Далинар появился во внутреннем дворе удивительной крепости с единственной высокой стеной из кроваво-красных камней. Она закрывала большую расщелину в горном хребте.
Вокруг него люди носили припасы и занимались другими делами, входили и выходили из зданий, пристроенных к естественным каменным стенам. От зимнего воздуха дыхание Далинара превращалось в облачка.
Он держал свободную руку Навани в левой руке, а руку Ясны – в правой. Это сработало. Его власть над этими видениями превзошла даже то, что Буреотец считал возможным. Сегодня он перенес Навани и Ясну сюда без помощи Великой бури.
– Чудесно, – пробормотала Навани, сжимая его запястье. – Эта стена именно такая величественная, как ты описывал. И люди. Снова бронзовое оружие, совсем мало стали.
– Доспехи духозаклятые, – добавила Ясна, отпуская его руку. – Посмотрите на следы от пальцев на металле. Это полированное железо, не настоящая сталь – духозаклятое из глины, которой придали форму. Интересно… неужели доступ к духозаклинателям замедлил их стремление обучиться плавке? Обрабатывать сталь трудно. Ее нельзя просто расплавить над огнем, как бронзу.
– Итак… – сказал Далинар. – В какой мы эпохе?
