Он приблизился и напряженно сел.
– Что тебе известно про нас троих? – спросил Вражда.
– Если честно, я даже не знал, что вас трое.
– На самом деле больше, – рассеянно бросил Вражда. – Но только трое имеют отношение к тебе. Я. Честь. Культивация. Ты ее имел в виду, верно?
– Полагаю, да, – согласился Далинар. – Некоторые люди отождествляют ее с Рошаром, считая спреном самого мира.
– Она именно такая. Хотел бы я просто позволить ей завладеть этим местом.
– Так сделай это. Оставь нас в покое. Уйди.
Вражда повернулся к нему так резко, что Далинар вздрогнул.
– Следует ли это понимать, – тихо произнес Вражда, – как предложение освободить меня от уз, исходящее от человека, которому принадлежат останки имени и власти Чести?
Далинар запнулся. «Идиот. Ты же не какой-нибудь зеленый новобранец. Соберись».
– Нет, – сказал он твердо.
– А, ну ладно, – ответил Вражда. Он улыбнулся, в его глазах блеснули искорки. – О, не надо так волноваться. Подобные вещи нужно делать как положено. Я уйду, если ты отпустишь меня, но для этого тебе надо будет применить намерение.
– И каковы будут последствия, если я тебя отпущу?
– Сперва я позабочусь о том, чтобы Культивация умерла. Будут и другие… последствия, как ты их называешь.
Глаза выгорали, когда люди размахивали осколочными клинками, убивая тех, кого всего лишь несколько мгновений назад считали товарищами. Это была неистовая, безумная драка за власть.
– А ты не можешь просто… уйти? – поинтересовался Далинар. – Никого не убивая?
– Дай-ка я задам тебе встречный вопрос. Почему ты отобрал у бедняги Элокара власть над Алеткаром?
– Я… – «Не отвечай. Не вооружай его против себя».
– Ты знал, что это к лучшему, – продолжил Вражда. – Ты знал, что Элокар слаб и что королевство пострадает без твердого руководства. Ты захватил власть ради всеобщего блага, и это сослужило добрую службу Рошару.
Неподалеку мужчина выбрался из схватки, ковыляя. Его глаза сгорели, когда вонзенный ему в спину осколочный клинок вышел из груди на три фута. Он упал лицом вниз, и за его глазами потянулись две струйки дыма.
– Далинар, нельзя служить двум богам одновременно, – заявил Вражда. – И поэтому я не могу ее оставить в покое. Вообще-то, я не могу оставить и Осколки Чести, хотя когда-то считал иначе. Я уже вижу, что все пошло не так. Как только ты меня освободишь, я займусь существенным преображением этого мира.
– Полагаешь, что сделаешь лучше? – Далинар глотнул воды, чтобы увлажнить рот, который пересох. – Дашь этой земле больше, чем другие? Ты, воплощение ненависти и боли?
– Мены называют Враждой, – согласился старик. – Достаточно хорошее имя. По нему видно, что со мной лучше не шутить. Но слово слишком ограниченно, чтобы описать меня, и тебе следует знать: оно не отображает всего, что я представляю.
– И что именно?
Бог взглянул на Далинара:
– Пыл, Далинар Холин. Я воплощение эмоций. Душа спренов и людей. Я похоть, радость, ненависть, гнев и ликование. Блаженство и порок. Я то, что делает людей людьми. Честь заботился только об узах. Не о смысле уз и клятв, а лишь о том, чтобы они соблюдались. Культивации нужно лишь преображение. Рост. Он может принести благо или вред – ей наплевать. Людская боль для нее ничто. Лишь я понимаю эту боль. Лишь мне есть до нее дело, Далинар.
«Я не верю, – подумал Далинар. – Я не могу в это поверить».
Старик вздохнул и с трудом поднялся:
– Сумей ты увидеть результат влияния Чести, не спешил бы называть меня богом гнева. Отдели эмоции от людей, и у тебя получатся существа вроде Нейла и его неболомов. Вот что Честь намеревался дать вам.
Далинар кивком указал на ужасное беспорядочное сражение на поле перед ними.
– Ты сказал, я ошибся по поводу того, что заставило Сияющих отказаться от клятв. В чем же причина на самом деле?
Вражда улыбнулся:
– В пыле, сын мой. В славном, чудесном пыле. В эмоциях. Они определяют людей – хотя по иронии судьбы вы плохие сосуды для них. Они наполняют вас до края и ломают, если только вы не находите того, с кем можно разделить бремя. – Он взглянул на умирающих людей. – Но можешь ли ты представить себе мир без эмоций? Нет. По крайней мере, я бы не хотел жить в таком мире. Спроси Культивацию, когда увидишься с ней в следующий раз. Спроси, чего она хочет для Рошара. Думаю, ты поймешь, что я лучший выбор.
– В следующий раз? – переспросил Далинар. – Я никогда с нею не виделся.
– Разумеется, виделся, – усмехнулся Вражда, поворачиваясь и направляясь прочь. – Только она украла твои воспоминания. Ее прикосновение – не тот способ, которым я бы помог тебе. Она украла часть тебя, и ты стал похож на слепца, который не может вспомнить, что когда-то был зрячим.
Далинар поднялся:
– Предлагаю тебе поединок защитников. Условия обсудим. Ты принимаешь вызов?
Вражда остановился и медленно повернулся:
– Далинар Холин, ты говоришь за весь мир? Ты предлагаешь это от имени всего Рошара?
Вот буря. Это так?
– Я…
– В любом случае я против. – Вражда выпрямился, и его улыбка сделался тревожно-проницательной. – Мне нет нужды идти на такой риск, ибо я знаю, Далинар Холин, что ты примешь правильное решение. Ты освободишь меня.
– Нет. – Далинар встал. – Вражда, ты не должен был открываться. Когда-то я тебя боялся, но проще бояться того, чего ты не понимаешь. Теперь я тебя видел и могу сражаться с тобой.
– Ты меня видел, значит? Любопытно.
Вражда снова улыбнулся.
Потом все стало белым. Далинар оказался стоящим на крупице небытия, которая была целым миром, и ему противостояло вечное, всепоглощающее пламя. Оно простиралось во всех направлениях, сперва красное, переходящее в оранжевый, который затем превращался в ослепительно-белый. Затем языки пламени каким-то образом прогорали до глубокой и злой черноты с фиолетовым отблеском.
Это было нечто настолько ужасное, что оно поглощало свет. При этом излучало жар. Неописуемое сияние, сильнейший жар и черное пламя, окрашенное фиолетовым снаружи.
Полыхающая.
Непреодолимая.
Сила.
Это был крик тысячи воинов на поле боя.
Это был момент самого чувственного прикосновения и экстаза.
Это была печаль потери, радость победы.
И это была ненависть. Глубокая пульсирующая ненависть, тяготеющая к тому, чтобы расплавить все на свете. Это был жар тысячи солнц, блаженство каждого поцелуя, жизнь всех людей, слитая воедино, определяемая всем, что они чувствовали.
