Таравангиан открыл Диаграмму. В ней он наконец-то столкнулся с тем, что его превосходило, – с другой версией самого себя.
Диаграмму – так назывались эта книга и организация, которая ее изучала, – изначально написали не на бумаге, ибо в тот день расцвета своих грандиозных способностей Таравангиан захватил все поверхности, чтобы запечатлеть свой гений, – от мебели до стен – и в процессе изобретал новые языки, чтобы лучше выразить идеи, которые надо было записать, – существующая цивилизация несовершенна и не могла предоставить ему достойные инструменты для выражения его мыслей. Даже с сегодняшним интеллектом сам вид этих записей принуждал к смирению; он листал страницы, исписанные плотными рядами каракулей, скопированных со всеми пятнами, царапинами и прочим с изначальной Диаграммной комнаты, сотворенной на протяжении того, что казалось другой жизнью, такой же чужеродной для него сейчас, как и слюнявый идиот, которым он время от времени становился.
И даже более чужеродной. Ведь глупость понимали все.
Он преклонил колени на каменном полу, игнорируя телесные боли, и с почтением продолжил листать страницы книги. А потом вытащил из-за пояса нож и принялся ее резать.
Диаграмму написали не на бумаге, и взаимодействие с ее копией, сшитой в виде книги, наверняка исказило первоначальные смыслы, поэтому для того, чтобы обрести истинную перспективу – он теперь решил так, – нужна гибкость. Необходимо все разобрать на фрагменты, а затем расположить их в новом порядке, ибо мышление короля в тот день не было закосневшим и сегодня не следовало воспринимать его таковым.
Таравангиан не был таким блистательным, как в тот день, но это ему и не требовалось. В тот день он был богом. Сегодня станет божьим пророком.
Он разложил вырезанные страницы и обнаружил множество новых связей уже в том, как листы были размещены рядом друг с другом, – действительно, вот эта страница на самом деле была связана с вон той… да. Таравангиан разрезал обе посередине, разделив предложения. Когда он сложил половинки отдельных страниц, они сделались более цельными. Идеи, которые он раньше упускал из виду, как будто поднялись над страницами наподобие спренов.
Таравангиан не исповедовал никакую религию, ибо все они были громоздкими конструкциями, предназначенными для заполнения пробелов в человеческом понимании. Бессмысленными объяснениями, которые позволяли людям спокойно спать по ночам, даровали им ложное чувство комфорта и контроля и исключали возможность достижения истинного понимания. И все-таки было что-то до странности священное в Диаграмме, сила чистого разума – единственное, чему люди должны поклоняться. Увы, как же плохо большинство в ней разбиралось – и как мало они ее заслуживали! – и искажало ее чистоту неверным толкованием и глупыми суевериями. А нельзя ли сделать так, чтобы лишь самые умные учились читать? Это бы принесло так много пользы; казалось безумием, что никто еще не применил такой запрет, ибо, хоть воринизм и запрещал мужчинам читать, это только случайным образом лишало половину населения доступа к информации, в то время как ограничивать надо было глупцов.
Он прошелся по комнате, потом заметил под дверью клочок бумаги; в нем содержался ответ на его вопрос о размерах платформы для фермерства. Таравангиан просмотрел расчеты, вполуха прислушиваясь к голосам снаружи, почти заглушенным поющими детьми.
– «Ускритичный», – проговорила Адротагия. – Похоже, это относится к Ускри, героине трагической поэмы, написанной семьсот лет назад. Она утопилась, получив известие о смерти возлюбленного, хотя на самом деле он не умер – просто она неправильно поняла сообщение.
– Ну ладно… – проворчал Мралл.
– В последующие века ее приводили в качестве примера человека, действующего в отсутствие сведений, хотя в конце концов термин стал попросту означать «глупый». Соль, по всей видимости, намекает на то, что она утопилась в море.
– Так это было оскорбление? – уточнил Мралл.
– С отсылкой к малоизвестному литературному произведению. Да.
Таравангиан почти услышал вздох Адротагии. Лучше прервать ее, пока она не продолжила размышлять в этом направлении.
Король распахнул дверь:
– Мастика для приклеивания бумаги к стене. Адротагия, принеси ее мне.
Возле двери они положили стопку бумаги, хотя король об этом не просил. Он удивился – обычно приходилось по каждой мелочи отдавать приказ. Таравангиан закрыл дверь, потом сел на колени и занялся расчетами относительно размеров города-башни. «Хм…»
Это было прекрасное развлечение, но вскоре он опять увлекся истинной работой, которую прервало лишь появление мастики: с ее помощью король начал приклеивать фрагменты Диаграммы к стенам.
«Вот это, – думал он, расклеивая страницы, на которых по тексту были разбросаны цифры. Страницы, чей смысл они так и не установили. – Это список, но чего? Не код, как другие цифры. Разве что… может быть, это сокращенные слова?»
Да… да, он был слишком нетерпелив, чтобы записывать слова как положено. Король пронумеровал их в голове – скорее всего, с учетом алфавитного порядка, – чтобы можно было писать быстро. Где же ключ?
«Это подкрепляет парадигму Далинара!» – подумал он, не переставая трудиться. Его руки дрожали от волнения, когда он записывал возможные интерпретации. Да… Убей Далинара, или он воспротивится твоим попыткам захватить власть над Алеткаром. И поэтому Таравангиан подослал к великому князю Убийцу в Белом, который невероятным образом потерпел неудачу.
К счастью, имелись запасные варианты. «Вот, – подумал Таравангиан, выбирая еще один фрагмент Диаграммы и приклеивая его к стене рядом с остальными. – Изначальное разъяснение парадигмы Далинара, с катехизиса изголовья, тыльная сторона, третий квадрант». Оно было записано метром, как поэма, и предсказывало, что Далинар попытается объединить мир.
Значит, если взглянуть на второй запасной вариант…
Таравангиан неистово записывал, видя слова вместо чисел и – полный энергии – на время позабыв о своем возрасте, о болях, о том, как временами у него дрожали пальцы, даже когда он не был так взволнован.
Диаграмма не предвидела последствий, порожденных вторым сыном, Ренарином, – он был совершенно неуправляемым элементом. Таравангиан закончил свои заметки, гордясь ими, и побрел к двери, которую открыл, не поднимая глаз.
– Принесите мне копию записи слов, которые лекарь произнес при моем рождении, – приказал он тем, кто ждал снаружи. – А, и прикончите этих детей.
Пение оборвалось – дети услышали его слова. Спрены музыки упорхнули прочь.
– Вы имели в виду, пусть они закончат петь, – уточнил Мралл.
– Без разницы. Воринские гимны меня возмущают, напоминая о религиозном угнетении идей и мыслей.
Таравангиан вернулся к работе, но вскоре в дверь постучали. Он ее распахнул:
– Я же сказал, чтобы меня не…
– Прерывали, – закончила за него Адротагия, протягивая лист бумаги. – Слова лекаря, которые ты просил. Мы теперь держим их под рукой, учитывая, как часто они тебе требуются.
