В конце концов паршуны прекратили совещаться и разошлись, а Каладин задремал. Позже его разбудил шум, с которым они собирали свои скудные пожитки: топор, еще один, какие-то мехи с водой, почти испорченные мешки с зерном. По мере того как солнце садилось, длинные тени вытягивались мимо Каладина, снова погружая лагерь во тьму. Похоже, они перемещались по ночам.
Высокий самец, игравший в карты прошлой ночью, – Каладин узнал его по узорам на коже – подошел к пленнику. Он развязал веревки, которыми тот был примотан к дереву, и те, что стягивали его лодыжки, но не притронулся к путам на руках.
– Ты действительно мог захватить ту карту, – заметил Каладин. Паршун напрягся. – Я про карточную игру. – Оруженосец может захватывать, если его поддерживает союзная карта. Так что ты был прав.
Паршун хмыкнул и дернул за веревку, вынуждая Каладина подняться на ноги. Он потянулся, разминая затекшие мышцы и превозмогая болезненные судороги. Прочие паршуны в это время разбирали последнее из укрытий – единственную брезентовую палатку, что была полностью закрыта. Впрочем, еще днем Каладин сумел заглянуть внутрь и знал, что там.
Дети.
Дюжина детенышей, одетых в рубахи, разных возрастов – от малышей до подростков. У девочек были распущенные волосы, у мальчиков – хвостики или косы. Им разрешали покидать палатку в исключительных случаях и под охраной, но Каладин слышал, как дети смеются. Поначалу он встревожился, что это захваченные в плен человеческие дети.
Когда палатки собрали, они разбежались, обрадованные долгожданной свободой. Одна молоденькая девчушка, проскакав по влажным камням, схватила за свободную руку паршуна, который вел Каладина. Все дети выглядели так же необычно, как и взрослые: не совсем похожие на паршенди, с броневыми пластинами по бокам головы и на предплечьях. У детей панцири были светлые, розовато-оранжевые.
Каладин не мог понять, отчего это зрелище кажется ему таким странным. Ведь паршуны размножались, хотя люди часто говорили, что их разводят, как животных. Это ведь не так уж далеко от истины? Все это знали. Что бы сказал Шен – Рлайн, – если бы Каладин произнес эти слова вслух?
Шествие двинулось в путь, покинув рощу, пленника вели на веревке. Они почти не разговаривали, и, пересекая поле во тьме, Кэл почувствовал, что ему все это очень знакомо. Он уже здесь был, делал такое раньше?
– А что насчет короля? – неожиданно спросил его конвоир тихим голосом, но повернув голову к Каладину, чтобы тот услышал его вопрос.
Элокар? А он тут при чем?..
«Ах да. Карты».
– Король – одна из самых сильных карт, которыми можно ходить, – начал Каладин, старательно припоминая правила. – Он может захватить любую другую карту, не считая другого короля, а вот его захватить нельзя, если не коснуться тремя картами противника уровня рыцарей или выше. И… еще он невосприимчив к духозаклинателю.
«Вроде бы».
– Когда я наблюдал за тем, как играют другие люди, они пользовались этой картой редко. Если она такая могущественная, зачем откладывать?
– Если твоего короля возьмут в плен, ты проиграешь, – объяснил Каладин. – Поэтому его следует использовать, только если ты в отчаянии или точно знаешь, что сможешь его защитить. Когда я играл, то в половине случаев оставлял его в «казарме» на протяжении всей партии.
Паршун хмыкнул. Девочка потянула его за руку и указала на что-то. Он ответил ей шепотом, и ребенок на цыпочках побежал к зарослям цветущих камнепочек, видимых в свете первой луны.
Лозы втянулись в раковины, цветы закрылись. Но девочка явно знала, что делать: она присела рядом в ожидании, пока бутоны не раскроются вновь, тогда она схватила по одному каждой рукой, и ее хихиканье эхом разнеслось над равниной. Спрены радости следовали за ней в виде синих листьев, когда она вернулась, обойдя Каладина по широкой дуге.
Хен, которая шла с дубинкой в руках, призвала охранника пошевеливаться. Она наблюдала за окрестностями, нервная, словно разведчик во время опасной миссии.
«Вот оно что, – понял Каладин, сообразив, почему обстановка кажется знакомой. – Так мы убегали от Тасинара».
Это случилось после того, как его приговорил Амарам, но до того, как Кэла послали на Расколотые равнины. Он старался не вспоминать о тех месяцах. Череда неудач, систематическое безжалостное уничтожение остатков его идеализма… что ж, он усвоил, что размышления о таких вещах уводили в темные места. Он столько людей подвел на протяжении тех месяцев. Нальма была одной из них. Кэл все еще помнил ее руку в своей – грубую, мозолистую руку.
То была самая успешная из его попыток побега. Она продлилась пять дней.
– Вы не монстры, – прошептал Каладин. – Вы не солдаты. Вы даже не семена пустоты. Вы просто… беглые рабы.
Его конвоир резко повернулся и дернул за веревку. Паршун схватил Каладина за воротник униформы, и дочь, спрятавшись за его ногой, уронив один из цветков, захныкала.
– Хочешь, чтобы я убил тебя? – рыкнул паршун, притянув лицо Каладина близко к своему. – Ты специально напоминаешь мне о том, как подобные тебе относятся к нам?
Каладин закряхтел:
– Посмотри на мой лоб, паршун.
– И?..
– Это рабские клейма.
– Чего?
Вот буря… паршунов не клеймили и держали отдельно от других рабов. Паршуны были для такого слишком ценными.
– Когда человека превращают в раба, – объяснил Каладин, – его клеймят. Я все это пережил.
– И ты думаешь, что понял нас?
– Конечно. Я же…
– Я всю свою жизнь прожил в тумане! – заорал на него паршун. – Каждый день мне казалось, будто я должен что-то сказать или сделать, чтобы все это прекратилось! Каждую ночь прижимал к себе дочь и спрашивал себя: почему весь мир как будто движется вокруг нас, озаренный светом, а мы застряли в ловушке, в тенях? Ее мать продали. Продали! Потому что она родила здорового ребенка – а это значит, что ее можно было использовать для разведения. Ты это понимаешь, человек? Понимаешь, каково это – смотреть, как твою семью рвут на части, и понимать, что ты должен возразить – знать в глубине души, что происходит нечто неправильное? Ты можешь себе вообразить то чувство, когда нет возможности сказать ни единого шквального слова, чтобы это остановить? – Паршун подтянул его еще ближе. – Может, у тебя и забрали свободу, но у нас отняли разум.
Он бросил Каладина и завертелся, схватил дочь и прижал к себе, а потом трусцой побежал следом за остальными – все повернулись, заслышав его внезапную гневную речь. Каладин последовал за ним, повинуясь рывку веревки, и из-за вынужденной спешки наступил на цветок, который уронила девочка. Сил промчалась мимо и, когда Кэл попытался привлечь ее внимание, просто рассмеялась и взлетела выше вместе с потоком воздуха.
Его сторож получил несколько тихих выговоров, когда они догнали остальных; эта колонна не могла позволить себе привлечь чье-то внимание. Каладин шел с ними и вспоминал. Кое-что он понял.
