Этот парадокс поразительно похож на то, как суровая дисциплина отбивает у детей желание делать то, что им говорят. В обоих случаях мы видим, что контроль дает обратный эффект. В отношении оценок исследования лишь подтверждают то, что многие из нас видели своими глазами. Вы давите на детей — например, чтобы делали домашние задания, и они пытаются спасти свою независимость либо через прямой бунт, либо через пассивное сопротивление: забывают, ноют, откладывают учебу на потом и занимаются другими делами. Чем больше вы читаете нотации, как важны хорошие оценки, или полагаетесь на метод кнута и пряника, тем больше дети протестуют против вашего контроля и тем хуже их баллы.
При этом беспокоит не то, что дети могут в итоге остаться с неудовлетворительной аттестацией. Я всегда говорил, что оценки не слишком-то содержательны. Скорее, нас должно интересовать, каков шанс, что ученики, сопротивляясь давлению, начнут прилагать меньше усилий в школе и в результате действительно будут плохо усваивать. Не обращайте внимания на разочаровывающие табели: если мы слишком сильно давим на детей, они в итоге могут начать меньше (или хуже) думать.
Конечно, есть шанс, что принуждение поможет одержать победу и, когда мы закрутим гайки, дети закопаются в книги и улучшат свои результаты, как и планировалось. Мы могли бы даже добиться успеха при поступлении в выбранный нами — ах, извините, — выбранный ими вуз. Но опять же, как и с дисциплиной, такие победы достаются дорогой ценой. Как наше вмешательство повлияет на отношение детей к себе и к нам? Как отразится стресс на их эмоциональном здоровье? А на их интересе к чтению и размышлениям? Если оценки сами по себе могут превратить обучение в изнурительную работу, только представьте, насколько этот эффект усиливается, когда родители начинают дополнительно акцентировать их улучшение.
«Я не слышал, чтобы родители обсуждали, как помочь детям полюбить чтение, — отмечает преподаватель из Нью-Йорка. — Они размышляют, как научить детей читать в самом раннем возрасте»
[113]. И эти отсталые приоритеты имеют вполне предсказуемые и стойкие последствия. Например, мой знакомый, занимающийся подготовкой студентов во Флориде, однажды рассказал о клиенте, ученике средней школе, который имел прекрасные оценки по всем предметам. Оставалось только составить ослепительное эссе для подачи в колледж, и дело в шляпе. «Почему бы нам не начать с книг, которые особенно на вас повлияли, — предложил мой знакомый. — Расскажите, что вы читали для себя, а не по программе». Повисло тягостное молчание. Перечислять было нечего — концепция чтения для себя оказалась не знакома этому звездному ученику. Когда я рассказываю эту историю на лекциях для родителей и педагогов, вижу, как по всей аудитории слушатели согласно кивают. Во многих местах такие ученики составляют не исключение, а правило. Зачем им читать то, что не входит в обязательную программу? Нет оценки? Нет теста? Нет смысла.
Как ни странно, некоторые родители радуются, когда больше не нужно стоять у детей над душой, подгоняя, увещевая, вынуждая стараться сильнее. В какой-то момент дети интернализируют
[114] это давление и, образно говоря, берут кнут в свои руки. Они чувствуют: с ними что-то не так, когда они не добиваются успеха. В этот момент мотивация учиться и достигать становится внутренней, но ее, безусловно, нельзя назвать подлинной. Они делают все сами, но не ощущают свободы выбора — и не чувствуют радости. Подобной интернализации следует бояться и стремиться ее предотвратить. В конце концов, любопытство, бурлящее в маленьких детях, не исчезает естественным образом, как молочные зубы. Обычно его душат вполне конкретные вещи, которые происходят (хотя и не должны) в семьях и школах.
Итак: оценки — это плохо. Контролирующие методы, заставляющие детей сосредоточиться на повышении баллов, — еще хуже. Но хуже всего, когда эти методы соединяются с условным воспитанием.
Некоторые родители не дают деньги за пятерки — вместо этого платят детям любовью и принятием. В сущности, они используют свою любовь как рычаг, чтобы принудить отпрысков добиться успеха — вплоть до того, что те начинают чувствовать, как позитивное отношение родителей к ним увеличивается и уменьшается в зависимости от их среднего балла. Ситуация становится особенно зловещей, когда любовь находится «в корреляции от соответствия крайне высоким и часто нереалистичным стандартам», как сформулировал это один исследователь. Когда дети чувствуют необходимость постоянно производить впечатление на взрослых, чтобы те могли ими гордиться, их самооценка может стать такой же условной. «Некоторые из этих подростков живут в постоянном страхе разочаровать родителей», — отмечает Лилиан Кац, специалист по вопросам образования в раннем возрасте. Действительно, новое исследование показало, что при использовании метода лишения любви дети особенно склонны испытывать нездоровый страх перед неудачей. (Интересен и другой вывод: решение мам и пап использовать подобные приемы нередко связано с собственным страхом поражения
[115].)
Эта модель не только психологически деструктивна, она может стать буквально контрпродуктивной, подрывая (в очередной раз) именно то, что родители надеются развить. Например, некоторые подростки самостоятельно приходят к состоянию так называемого гандикапа
[116]: чтобы оправдать отсутствие успехов, они перестают прилагать усилия. Это позволяет им поддерживать уверенность в том, что они умны. Они могут сказать себе, что, если бы учились, могли бы добиться большего. Чем уязвимее их чувство собственного достоинства, тем заманчивее желание защитить его, просто не вступая в игру. Другими словами, снижая свою успеваемость, они увеличивают шансы на неудачу, но делают это именно для того, чтобы не считать себя неудачниками и, следовательно, недостойными любви.
В «игре»
В некоторых семьях успехам в спорте придают больше значения, чем достижениям в учебе. Но принуждение к победе — а также цена — мало отличаются. Венди Грольник (о ее исследовании, посвященном родительскому контролю, я уже писал) была поражена результатами своих научных изысканий. Например, она разговорилась с матерью одного мальчика, которую встретила на соревнованиях в бассейне, и обратила внимание, что женщина пользуется множественным числом: «Мы решили, что в этом году будем плавать», — хотя сама явно не собиралась заходить в воду. Как раз в этот момент ее сын вылез из бассейна, подошел к ней, очевидно, расстроенный и сказал, что с него уже хватит соревнований. Мать сделала заметное усилие, чтобы сохранить самообладание, оглянулась, проверяя, не слушает ли их кто-нибудь, и твердо сообщила ребенку, что он будет продолжать плавать, нравится ему это или нет. Когда мальчик возразил, она сказала: «Если ты сегодня не будешь плавать, все кончено. Я не собираюсь больше это терпеть». Мальчик начал жалобно всхлипывать
[117].
