Юмор тесно связан с переключением перспективы, поскольку смех часто оказывается прямым результатом сдвига перспективы. Шутка может эффективно разрядить стрессовую ситуацию или хотя бы способствовать смягчению натянутой атмосферы. Если вы решите обсудить с ребенком кое-что в его поведении, предложите ему изобразить, как обычно при этом ведете себя. Это поможет снять напряжение, позволит ему почувствовать свои права и возможности и покажет, что вы понимаете, как ситуация выглядит с его точки зрения — все одновременно.
Переключение перспективы важно и в тех случаях, когда вы общаетесь с чужим ребенком. Примечательно, как часто взрослые буквально набрасываются на него, игнорируя вполне отчетливые невербальные сигналы, а затем объявляют малыша, который шарахается от них, стеснительным (или еще хуже). И наоборот, взрослые, которые умеют ладить с детьми, обычно интуитивно понимают, как ситуация выглядит глазами младшего поколения. Когда их знакомят с ребенком, они не ожидают от него мгновенного расположения — как не ожидают от своего обычно жизнерадостного чада, что тот будет болтать с чужим человеком так же свободно, как с ними. Они не обрушивают на нового знакомого потоки энтузиазма и не начинают сразу с перекрестного допроса («Сколько тебе лет? В какую школу ходишь?»). Обычно поначалу держат дистанцию, позволяя привыкнуть к ним; возможно, находят интересующую его тему и задают вопросы. Затем пытаются найти какое-нибудь совместное занятие. Они ориентируются на сигналы, которые подает ребенок: чем он увлекается, хочет поговорить или поиграть и так далее.
Ориентироваться на сигналы ребенка, своего или чужого, легче, если мы можем увидеть мир его глазами. Регулярное повседневное переключение перспективы ведет к лучшему воспитанию. Даже когда мы не в силах удовлетворить детские требования, крайне важно постараться понять и признать его точку зрения («Наверняка тебе сейчас кажется, что…»). Это помогает детям чувствовать, что их слышат, о них заботятся, их безусловно любят.
Конечно, здесь не может не быть компромиссов. Когда мы говорим, как часто и насколько успешно родители пытаются представить ситуацию с точки зрения ребенка, между «постоянно» и «никогда» (или между «мастерски» и «убого») существует множество промежуточных вариантов. Это касается всех вопросов, которые мы обсуждали в этой книге. Мало кто из родителей придерживается исключительно стратегии работы над детьми (или работы с) либо предлагает им только условную или только безусловную любовь. Большинство из нас где-то посередине. Точно так же я не утверждаю, что существует переключатель, который можно повернуть, и мы мгновенно перестанем быть такими и станем этакими. Скорее, имеет смысл представить, что мы совершаем путешествие и стараемся неуклонно продвигаться в нужном направлении.
Но может быть, начинать это путешествие уже слишком поздно? Меня иногда спрашивают, есть ли гарантии и можно ли возместить ущерб, нанесенный детям годами условного воспитания и чрезмерного контроля. Конечно, невозможно оценить это наверняка, но, чтобы признать вероятную ошибку в выборе пути, требуется огромное мужество, и это уже гарантия благополучного будущего. Есть основания полагать, что, независимо от возраста ваших детей, еще не поздно начать оказывать на них положительное влияние, и приступить к этому можно прямо сейчас. Каждый из нас может стать лучше. По какой бы причине мы ни воспитывали детей не слишком конструктивным образом, сейчас (и в любой другой момент) вполне подходящее время это изменить.
Приложение
Стиль воспитания: взаимосвязь с культурой, классовой и этнической принадлежностью
При обсуждении любых аспектов человеческого поведения всегда есть вероятность, что утверждения автора («вот что значит растить детей…») или оценки («воспитывать нужно так…») опираются на мировоззрение, разделяемое далеко не всеми. Многое из того, что мы принимаем в развитии ребенка как должное, на самом деле связано с нашими культурными убеждениями и в этом смысле открыто для обсуждения. На содержание этой книги заведомо повлиял тот факт, что ее автор белый американец, представитель среднего класса. Как мог бы (и как должен был) отнестись к тому, что я написал, человек, не разделяющий со мной эти характеристики?
Даже если бы я был экспертом по родительским убеждениям и методам воспитания во всем мире (каковым я себя не считаю), все равно не смог бы здесь воздать должное всей научной литературе по этой теме. Существует огромная разница в представлениях о детях и том, как о них заботиться, в том числе как, когда и при каких обстоятельствах родители могут наказывать или вразумлять своих чад. Один антрополог сообщает, что представители племени гусии, проживающего на юго-западе Кении, были шокированы, узнав, что американские матери могут оставить своих детей плакать даже на несколько секунд: «Не давать младенцу плакать, поддерживая с ним постоянный физический контакт, для них не только имеет прагматическую ценность, но и считается моральной обязанностью матери, определяющей сценарий ее поведения»
[217].
Отношение к малышам в разных культурах также сильно отличается. Ряд новых исследований показывает, что «кризис двух лет (“ужасные двухлетки”) не универсален»; по-видимому, его существование напрямую связано с тем, насколько «родители стремятся утвердить свою власть»
[218] и, возможно, с тем, какие конечные цели они планируют для своих детей. Это лишь одна из иллюстраций к более широкой теме: характерные для разных культур убеждения и практики формируют разные варианты поведения. То, что мы принимаем за незыблемый факт детского развития, далеко не всегда и не везде оказывается правдой.
Таким образом, неудивительно, что основная тема этой книги с кросскультурной точки зрения может представлять мало интереса. Фред Ротбаум из Университета Тафтса доказывает, что безусловная родительская любовь в некоторых культурах подвергается куда меньшим сомнениям, чем у нас. Вместе с тем, добавляет он, есть и такие места, где само это понятие признается малоценным и несущественным. Безусловное принятие основано на далеко не универсальном способе оценки личности. Мы можем верить, что родители должны любить своих детей, чтобы те могли принять себя, но идея принятия себя не везде имеет одинаковое значение, и в менее индивидуалистических культурах может даже показаться эксцентричной.
Более того, Ротбаум замечает: говоря ребенку «Я люблю тебя», вы подразумеваете, что могли бы и не любить его. Если мы специально обращаем на это внимание, значит, это нельзя воспринимать как должное. Наша любовь безусловна, потому что мы так решили, однако во многих культурах связи между людьми, в том числе между детьми и родителями, отражают не подвергаемые сомнению роли и нормы. Это ваши неотъемлемые обязанности, а не обязательства, которые вы берете на себя
[219]. Что это: иная, более глубокая разновидность безусловного воспитания — или в нем меньше смысла, чем в свободно выбранной любви? Независимо от того, какое решение мы в итоге примем, может потребоваться пересмотр самой идеи безусловности.
