– Хм, – только и отвечает Теодор, и непонятный звук вырывает Клеменс из собственных мыслей. Она вдруг смущается – он смотрит на нее и кривит губы в одной ему ясной манере.
– А вы не любите проигрывать, – лаконично заключает Теодор, будто подводя итог своим размышлениям, делиться которыми он не спешит. Ей тут же хочется возразить, но Теодор едва заметно качает головой.
Некоторое время он помешивает ложечкой кофе и молча следит за движением бежевой пенки – она закручивается к центру ленивой воронкой. Клеменс кусает губу и ерзает, пытаясь вновь найти точку покоя, чтобы не чувствовать себя здесь лишней. Когда Теодор Атлас уходит в себя, все вокруг становится фоном, деталями интерьера, и сама она превращается в фигуру на холсте, не больше. Клеменс чувствует это и оттого думает о своей незначительности, кажется себе маленькой девочкой в огромном древнем мире антикварной лавки.
– Мистер Атлас? – неохотно спрашивает она, когда секунды молчания складываются в минуту, а затем еще одну.
Он выныривает из своих мыслей, как из неглубокого сна, и поднимает голову. Сейчас Клеменс отчетливо понимает, что он смотрит на нее и не видит.
– Мне казалось… – тянет Теодор и запинается. – Казалось, вы старше. Сколько вам лет?
Клеменс решает, что больше не будет удивляться никаким вопросам.
– Двадцать три. Я выгляжу старше?
– Не знаю, – откровенно признается он. Все еще рассматривает ее, как умеющий разговаривать предмет интерьера? – Я не силен в этих делах. Не умею определять возраст по лицам.
– Но вы удивлены.
– Не особо.
– Нет?
Теодор с очередным вздохом допивает кофе и ставит пустую чашку на столик, а затем откидывается в кресле. Позолоченная спинка натужно скрипит. Он невольно хмурится, но тут же стирает с лица следы недовольства.
– Вообще-то мне все равно. Я не утруждаю себя запоминанием таких мелочей, так что и гадать насчет вашего возраста не намерен.
Его прямота, граничащая с грубостью, начинает казаться высокомерием. Внезапно Клеменс понимает, что с высоты прожитых лет – какова между ними разница? Десять? Пятнадцать? – она совершенно ему не интересна. Он уже приклеил к ней ярлык и отставил в сторону, как скучнейший экспонат собственной коллекции.
Одному Богу – и вовсе не христианскому, а фоморовому, быть может, – известно, каких еще людей Теодор Атлас хранит в своих мыслях, как более-менее интересный лот. Кто знает, когда придет черед нового аукциона, и он избавится от надоевшей вещи?
– Любопытно в таком случае, сколько лет вам? – спрашивает Клеменс, вздергивая подбородок. Она не хочет показывать, что его снисходительность ее задевает, но, как обычно, не может удержаться от сарказма.
Естественно, он это замечает. И хмыкает. Снова.
– Честно говоря… Я не помню.
Выглядит Теодор так, что не верить ему сложно. Клеменс с трудом подавляет стремление вступить с ним в спор. Это ведь загадка, не так ли? Он просто играет с ней?
– На вид вам не больше сорока.
– Вот как? Приятно удивлен.
Фраза, призванная его задеть, не достигает цели. Клеменс растерянно щурится.
– Правда?
– Мне явно больше сорока. – Теодор откидывает голову на спинку кресла и устремляет взгляд в потолок, покрытый лепными узорами и виноградными лозами из гипса. – Бен говорит, двести сорок с чем-то.
– При всем уважении, сэр, этого же… – Клеменс вспыхивает быстрее, чем успевает подумать, и только тогда замечает в его карих глазах усмешку. Ах, шутка… – Вы очень серьезно шутите, – договаривает она.
Но выражение лица Теодора говорит только одно: «Я не шучу».
* * *
Она сидит в антикварной лавке до самого вечера. Разговор с Теодором больше напоминает допрос с пристрастием.
Вернувшийся с прогулки Бен видит, что на столике все еще стоит грязная посуда, и недовольно поджимает губы. Теодор мысленно стонет и встает с кресла.
– …И между фоморами и племенами прослеживается сходство в их друидических силах, которые… – с горящими глазами рассказывает Клеменс и внезапно замолкает, когда Теодор молча уходит вслед за мистером Паттерсоном. Если она и чувствует себя неловко, Теодор этого не замечает.
– Ну? – накидывается на него Бен, как только они оказываются в тесной кухне. У него в руках распухшие пакеты с продуктами из «Сайнсберис»
[4], которые тут же водружаются на стул рядом с холодильником. Теодор лениво наблюдает за тем, как замороженная курица, фарш и бекон перекочевывают из пакетов в морозильную камеру, а овощные консервы и рыба – на полки.
– Что – ну?
Бен недовольно фыркает, откидывает со лба прилипшую челку и выпрямляется. Из-под оправы очков на Теодора смотрят рассерженные глаза, а он видит только то, что Бен одет в рубашку от Спенсера Харта и новые брюки.
– Ты куда так вырядился?
Бен явно намеревался произнести что-то возмутительно-воспитательное, но вопрос Теодора его останавливает.
– Ходил на свидание? – напирает Атлас. Бен фыркает и отворачивается.
– Нет, – бросает он. – Договаривался с тем парнем насчет твоих документов. Я рассказывал о нем на той неделе, если помнишь.
Бен не видит, как Теодор многозначительно закатывает глаза, но все равно кидает через плечо, пока его руки машинально включают духовку и поджигают горелку на плите:
– И давай без нытья. Тебе давно пора сменить паспорт, пока люди не начали задавать вопросы. Они гораздо внимательнее, чем ты думаешь.
– Готов с тобой поспорить, – тут же отнекивается Теодор. – Там в зале сидит очень простодушная девица.
– Кстати, о ней!..
Бен разворачивается, вновь принимая вид сердитого преподавателя младших классов. Атласу не нужно на него смотреть, чтобы понимать, что приятель готов отчитать его за очередную ошибку в поведении. И не одну.
– Ты хотя бы предложил ей перекусить? Выпить что-то кроме чая, который я вам наливал? Девушка и так перенервничала – представляю, как ты ее замучил, раз теперь на ней лица нет!
– Ой, хватит, – рассерженно фыркает Теодор. – Это она меня замучила. Болтает, не затыкаясь.
Бен с грохотом ставит чайник на плиту.
– Потому что от тебя и слова не дождешься. Опять, небось, играешь в молчанку, вот она и рассказывает все, что может. В общем, прекращай это.
– Прекращать что?
– Оставь ее в покое и пригласи к нам на ужин. Бедная девушка проголодалась и изнервничалась по твоей вине.
– Мы просто разговаривали! – вспыхивает Теодор, и чуткий Бен сразу чувствует, что друга действительно напрягает возможность совместного ужина с дочерью Генри Карлайла.
