– Мистер Атлас? Он не страннее, чем обычно.
Она придирчиво осматривает себя в зеркале, висящем на дверце шкафа, и берет в руки помаду.
– Обычно ни с кем не делит свое общество, кроме Бенджамина, разумеется, – продолжает свою мысль Генри. – Я, конечно, не могу знать всех подробностей вашего общения, но по твоим комментариям сложно поверить в его…
– Заинтересованность? Ты прав, пап. – Клеменс кивает его отражению, нанося на губы последний штрих. Видя, что отец все еще не разделяет ее умозаключений, она взмахивает руками. – Брось, сразу ясно, что ему что-то сильно понадобилось. Просто так, по доброте душевной, он вряд ли согласился бы даже на простую чашку кофе. Держу пари, от мистера Стрэйдланда ему нужна «Леди из Шалотт». Ты говорил, они враги, да?
– С «Леди»? Вот уж вряд ли. – Генри позволяет себе смешок, на что дочь оборачивается и глядит на него с укоризной. «Будь серьезнее, папа!» – с детства говорят ему эти глаза, и смотритель художественной галереи не может не признать – его девочка с ранних лет была строга к его юмору и вела себя взрослее, чем он и ее мать.
– Если он берет тебя с собой, только чтобы подобраться поближе к картине…
– То правильно делает! – радостно восклицает Клеменс, хватая со спинки стула сумочку на длинном ремешке. – Компания его друга вызвала бы куда больше подозрений.
Генри думает, что его дочери, кажется, нравится вся эта афера, так что он спокойно может отпустить ее с эксцентричным любителем антиквариата на один вечер.
Они спускаются в гостиную, и Клеменс, оглядывая себя со всех сторон, глубоко вздыхает.
– Ну, как я выгляжу?
Волнуется. Если б Генри не знал, с кем именно встречается его дочь, то подумал бы, что сейчас она немножко влюблена в своего кавалера.
– Ты выглядишь чудесно, Бэмби.
Когда с улицы слышится шорох гравия под шинами легкового автомобиля – «А я думала, нам придется топать до дома Стрэйдланда пешком!» – Клеменс радостно ему улыбается, посылает воздушный поцелуй на прощание и убегает.
* * *
Гостей оказывается больше полусотни, и Клеменс с удивлением замечает, что мероприятие больше напоминает аукцион в отцовской галерее, чем званый ужин. Теодор уверенно проводит ее через несколько комнат, загроможденных антиквариатом не хуже его лавочки, и совсем не замечает, как расталкивает людей. Клеменс вынуждена семенить вслед за ним и извиняться в ответ на рассерженные взгляды господ довольно пожилых лет.
Она и без подсказок знает, куда внезапно бодрый спутник ее ведет.
К своей «Леди», выставленной в отдельной комнате, которая выглядит, как один из выставочных залов Тейт
[7]. Светлый паркет, белый потолок в лепнине. Стены отделаны темно-зеленым сукном, оно – фон для нескольких картин в толстых деревянных рамах из светлого тиса. Пять, если точнее: две на западной стене и по одной – на восточной и северной.
Леди исподлобья смотрит на нарушителей своего спокойствия. Первым в комнату влетает Теодор, Клеменс спешит за ним, молясь, чтобы шампанское из фужера в ее руке не пролилось на платье или туфли.
Теодор подходит к картине слишком близко, непозволительно близко. Стрэйдланда они так и не встретили, и Клеменс думает, что по закону подлости он обязательно должен появиться перед своим заклятым врагом как раз в этот самый миг – чтобы позлорадствовать.
– Как в музее, – задумчиво говорит она, держась чуть поодаль. В пустой комнате ее голос распадается на полутона. Теодор не отвечает, продолжая вглядываться в полотно, словно надеется впитать исходящую от него атмосферу таинственности.
«Словно своей ему мало», – мысленно хмыкает Клеменс и обводит взглядом выставочный зал мистера Стрэйдланда.
Справа – утонувшая «Офелия» Милле
[8]. Эскиз, конечно же. Слева – копии двух пейзажей Тернера
[9], будто окна в другую реальность, светлую и размытую. Точно, как в музее. В галерее Клор
[10].
– У мистера Стрэйдланда неплохое самомнение, – замечает Клеменс. Снова в пустоту. Замерший перед картиной Теодор Атлас ее не слышит – кажется, она перестала для него существовать в тот миг, когда он увидел «Леди». Его интерес к этой картине больше похож на манию, чем на увлечение.
Может, он из тех эстетов, что влюблены в образы с полотен больше, чем в реальных женщин? Только на мечтательного Пигмалиона этот человек похож меньше, чем Клеменс – на француженку. А мать всегда повторяет, что французской крови в ней удивительно мало.
– У мистера Стрэйдланда отвратный вкус, – говорит вдруг Теодор и выпрямляется. – Выставить Тернера и Милле в одном зале, да еще и украсить Уотерхаусом… Этот старик – неисправимый кретин.
– Он вообще-то хозяин дома.
Клеменс подходит ближе и останавливается, когда их с Теодором разделяет всего лишь шаг. От него веет напряженной уверенностью, хоть это и два весьма противоречивых ощущения.
– Это мешает ему быть кретином?
– Нет, это позволяет ему выгнать нас отсюда, если вы будете вести себя неподобающим образом, мистер Атлас.
На этот раз что-то в словах Клеменс его задевает. Теодор оборачивается и смотрит на нее через плечо, обтянутое темно-синим пиджаком. Дорогой, мягкий – Клеменс чувствовала приятную ткань рукава, пока они шагали по усыпанной гравием дорожке от парковки до дома Стрэйдланда, когда – о, боги! – Атлас сам предложил ей локоть. «Мы должны выглядеть правильной парой, мисс Карлайл, самой обыкновенной, ничего не замышляющей».
– Занятно, – замечает он, вырывая Клеменс из мыслей.
Она думает, что Теодор продолжит свои размышления вслух, но он, бросив ей еще один – очередной – заинтересованный взгляд, снова отворачивается к полотну.
– Это не оригинал, вы же понимаете? – вздохнув, кивает она.
– Естественно, это первый эскиз Уотерхауса.
– Нет, я имею в виду… – Теодор осматривает картину так тщательно, словно рассчитывает продырявить сукно кончиком своего носа, и это сбивает Клеменс с толку. Да что же он там ищет, в конце концов?
