Но Мэйв, подающая матери чистые тряпки, которые она нашла без помощи Серласа, бросает на него сердитые, злые взгляды, как будто он провинился в чем-то, о чем понятия не имеет.
Сейчас все вдруг кажется ему болезненно важным: вздох Ибхи и ее красноречивый взгляд на дочь, Мэйв, босыми пятками скребущая по полу, – вытянутая, как струна, хмурая и немногословная, и то, что ветер, нечастый августовский гость, ворвался вдруг в распахнутые окна и треплет занавески, то, что сапоги Серласа давно не мыты и выглядят хуже, чем у бедняка… Когда Несса издает вялый стон, – Серлас с остервенением трет рукой их потертую кожу.
– Прикрой дверь, Мэйв, – хриплым голосом просит Ибха. Девушка, перед тем как захлопнуть ее прямо у носа Серласа, снова смотрит на него жгучим взглядом. И Серлас читает в ее глазах обиду.
Но тут же об этом забывает; он не может сосредоточиться ни на одной мысли, только мечется по комнате, словно весь дом его объят огнем, и он не находит спасения. И внутри у него все горит, жжется, грудь спирает и нечем, нечем дышать.
Спаси ее.
У Серласа нет таких сил, которые вытащат его любимую из забытья и помогут преодолеть мучения. У Серласа нет сил даже на то, чтобы стоять на собственных ногах: весь мир вдруг кажется ему шариком-игрушкой, что вертится с небывалой скоростью, и потому его ведет, и кружится голова.
Несса снова стонет за закрытой дверью. А потом начинает выть, стенать, срываться на крик и плакать, плакать, плакать – Серлас замирает, перестает дышать, жить, существовать. Все в нем натягивается, кровь застывает прямо в сердце, оно сжимается, и ему чудится, что он снова умер.
Он погиб на поле в лесу под Трали, и его сволокли, как других солдат в краповых мундирах, в одну яму и спалили дотла. То, что сейчас являет ему воображение, не более чем предсмертная агония, чистилище.
«Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть».
[26]
Если все так, то он проиграет огню и попадет в ад. Сейчас Серлас думает, что ничего хуже, чем этот миг, с ним еще не случалось. Несса сипло вздыхает, и ее вздох рвет его самого на части.
Нет, он не вынесет мучений.
Лучше бы это его раздирала изнутри болезнь, колдовская сила, новая жизнь – чем бы она ни была. Лучше бы это он страдал и метался в лихорадке, чем стоял здесь, выставленный за дверь, как провинившийся пес, и не находил себе места.
Ибха рявкает на дочь, шепчет что-то на гэльском – не разобрать. Новый женский вздох-вскрик звучит теперь по-другому. До ушей Серласа доносится хриплый, булькающий звук, и он не может понять, что это значит. Но тот пугает еще сильнее. Ему хочется сорвать с петель эту чертову дверь, оказаться в спальне, чтобы своими глазами увидеть Нессу, чтобы просто видеть ее.
Она ведь не умрет?
– Господь, позволь ей жить дальше, – молит Серлас, впервые обращаясь к всевышнему вслух – до этих пор он молился изредка и нехотя, как будто понимал, что для молитв у него недостаточно прав, ведь просить больше, чем ему уже дано, он не смеет.
Сжатый паникой разум внезапно пронзает – точно молния пронзает грозовые тучи – мысль, которую Серлас тут же гонит прочь. Какая глупая, грешная мысль! И он, трус, допустил ее!
Она вытягивает из него последние силы. Серлас падает на колени перед запертой дверью и сидит, более не шевелясь и ни о чем не думая. Слушает, как в спальне мечется от мук Несса, как топают тяжелые ноги Ибхи. Как вскрикивает Мэйв, роняя ведро с водой.
Как в спальне мечется от мук Несса. Как топают тяжелые ноги Ибхи. Как вскрикивает Мэйв, роняя ведро с водой.
Как мечется от мук Несса.
* * *
Солнце лениво скатывается за горизонт, с тихим шипением опускается в соленые воды океана и пронзает небо последними оранжевыми лучами. Дом травницы утопает в сумерках, тени столов и стульев вытягиваются и бегут по стенам. Лицо Серласа темнеет вместе с приближающейся ночью, незрячие глаза бездумно шарят по трещинам двери. Они складываются в очертания причудливых зверей из дальних стран, в которых он никогда не бывал.
Страны, звери и узор из трещин внезапно пропадают.
Серлас поднимает голову: на пороге стоит, уперев руки в бока, взмокшая от пота Мэйв. Подол ее бледно-зеленого платья выпачкан в крови и влажен, но она победно улыбается.
– Что, испугался? То-то же! – Она отчего-то веселится, и Серлас не может взять в толк, что произошло. – Вставай же! – восклицает Мэйв. Она подхватывает его под руки и неожиданно сильным рывком поднимает с колен. – Вот же припадочный, верно матушка сказала! Иди уже, смотри на дочь!
Нетвердой походкой Серлас вваливается в спальню. Воздух здесь пропитан по́том, кровью, стремительно испаряющейся из грязной кадки водой. Кажется, будто в их комнате побывал Мор, но ушел, не насытившись, не получив желаемого.
– Жива твоя жена, жива, – ворчит Ибха. Бледные желтоватые ее щеки блестят от воды и пота. Знахарка утирает лоб грязно-серым платком и отходит.
– Серлас?
Голос Нессы звучит тихо-тихо, надрывно – пересохшее от криков горло способно только шептать. Но Серлас слышит ее и падает к изголовью кровати. Охнув, знахарка удаляется из спальни, оставляя супружескую пару наедине друг с другом и родившейся только что жизнью.
В руках у Нессы лежит сверток. Сама она бледная, белая даже, как луна, слабая и хрупкая, вся сделанная из фарфора, который Серлас видел издалека в дорогой лавке с заморскими товарами. Бледно-рыжие теперь волосы слиплись и облепили лицо, но Серлас больше не замечает преступно огненного их цвета.
– Это девочка, Серлас, – едва слышно шепчет Несса. – Девочка.
Из свертка на мир и мужчину рядом несмело взирает младенец. Краснощекий, с ясными глазами-бусинками. Темными, как болотный омут.
Серлас не знает, как выглядят только что рожденные девочки, но если все они одинаковы и точно так же смотрят на всех, как эта… Что ж, они ему нравятся. Рожденные девочки.
Он невольно улыбается и тянет к пухлой щеке младенца руку, но тут же отдергивает ее. У него пыльные пальцы, он чистил ими сапоги, и сам он весь грязный. И мысль, эта темная мысль слабовольного глупца уже успела очернить его.
– Что же ты? – удивляется Несса. – Возьми ее, она всего лишь ребенок.
Наверное, ей кажется, будто он испугался. Решил, что дочь колдуна проклянет его в один миг. Но Серлас боится не девочки, а себя.
Забери себе ребенка, оставь Нессу мне.
Он будет винить себя за эту невольную слабость до самой смерти.
– У меня… – заикается Серлас. – У меня руки грязные. Не хочу ее замарать.
Девочка смотрит на мать блестящими глазами, на Серласа – лицо искривляется в гримасе, и он думает, что ребенок вот-вот заплачет. Но она разевает беззубый рот и начинает копошиться в пеленках.
