Чтобы не ехать в полной тишине – теперь она напрягает и заставляет нервно оглядываться – Теодор сам включает магнитолу. О, боги! Общение с молодым поколением окончательно его испортило.
Голос ведущего объявляет час блюза. Теодор облегченно прикрывает глаза. Дорога огибает цепочку небольших холмов и прямой стрелой пересекает Эйншем.
* * *
Уснувшая было Клеменс скатывается с сиденья и ударяется головой о дверную ручку. Теодор пристраивает «Форд» на обочине между развилкой и Кориниум-авеню, как гласит пыльная табличка со стрелкой вправо.
– Машина голодна, – комментирует он, ловя в зеркале заднего вида сердитый взгляд Клеменс. Она кое-как выбирается из автомобиля, тихо ругаясь по-французски, и Теодор невольно усмехается. Взбалмошная девица с манерами дочери рыбака, вот кто она такая.
– Я собираюсь в супермаркет, – вдруг говорит она, склоняясь к открытому окну. – Вам что-нибудь взять?
Теодор молча качает головой и смотрит ей вслед, пока она, стягивая с волос резинку, медленно бредет к виднеющемуся вдалеке «Сайнсберис». На фоне ярко-оранжевой вывески супермаркета фигура Клеменс пропадает из виду уже через десять футов.
Всю дорогу она то делала вид, что спит, то молча смотрела на пролетающий за окном пейзаж, то разглядывала Теодора и выглядела при этом грустной и вмиг осунувшейся, как будто то, что поддерживало в ней силы, вдруг покинуло ее. Он не особо разбирался в эмоциях, тем более, в женских, переменчивых, как погода, но сейчас ему отчего-то кажется, что мисс Карлайл потеряла интерес и к поездке, и к нему самому.
Это его… задевает?
Удивляет. Это его удивляет; не стоит путаться в чувствах, вызванных новостями об Элоизе.
Ох, Элиз.
Теодор прикрывает глаза рукой, шумно выдыхает, позволяя скопившемуся напряжению медленно покинуть грудную клетку вместе с воздухом. Если все правда, ему предстоит долгий, трудный и – он готов поспорить на следующую сотню лет жизни – выматывающий разговор с этой женщиной. Ему придется увидеть ее еще не раз, выяснить, осталась ли по женской линии ее семьи хоть капля прежних сил, выпытать из нее все, что она может об этом знать…
Элиз потребует плату. И Теодор с огромной неохотой вынужден признать, что это будут не деньги, не коллекция статуэток эпохи Цинь, не парные стулья конца девятнадцатого века и даже не его личная трость, кожаный портфель или плащ.
Чертова женщина. Почему из всех возможных претенденток именно Элоиза оказалась причастной к делу всей его жизни?
Он выходит из машины, чтобы подышать свежим воздухом и вернуть себе самообладание, как раз когда Клеменс возвращается из супермаркета с пакетом в руках. Теодор идет ей навстречу, мимолетно думая о том, что солнце скрылось за плотными тучами и, возможно, их поездка затянется, если они попадут под дождь.
Клеменс говорит по телефону, держа его между ухом и плечом, и выглядит встревоженной.
– Мама, я сказала, что не вернусь до конца месяца, мы же догово… Что?!
Она замирает посреди пешеходного перехода, подхватывая телефон рукой. Из-за угла «Сайнсберис» медленно выруливает красный «Ситроен» и, будто шпион, подкрадывается к девушке. Теодор прибавляет шагу, каким-то шестым чувством ощущая тревогу.
– Зачем тебе приезжать, ты же обещала мне, что…
– Клеменс!
Машина с визгом набирает скорость, оставив на асфальте черные полосы. Клеменс вздрагивает и оборачивается, глаза ее распахиваются от удивления и – через мгновение, которое кажется вечностью, – страха. Теодор преодолевает разделяющее их расстояние за секунду, но тело его не слушается, как во сне, когда бежать нет ни сил, ни возможности, когда сам воздух кажется плотным и вязким, как желе.
Несущийся прямо на Клеменс автомобиль превращается в повозку с обезумевшими лошадьми, все вокруг становится декорациями, несуществующим миром – узким переулком, а не просторной автостоянкой перед супермаркетом, с деревянным настилом вместо асфальтированной дороги, с французскими горожанами вместо испуганных англичан. Клеменс становится Клементиной, ее волосы становятся огненно-рыжими косами и закрывают бледное лицо, искаженное страхом.
Время сжимается до размеров мгновения: Теодор бросается к Клеменс и в последний миг успевает ее оттолкнуть. «Ситроен» с визгом проносится мимо и исчезает. Кто-то пронзительно кричит.
Теодор лежит на земле, прижимая к себе Клеменс, и слышит, как громко стучит ее сердце, как тяжело, рвано она дышит и как его собственное сердцебиение отдается болью в груди.
– Ты цела? – Голос его плохо слушается. Он с трудом разжимает руки, чтобы отодвинуться. Клеменс бьет крупная дрожь, но она на него не смотрит.
– Лондон, – сипло говорит она и закрывает глаза, утыкаясь лбом в шею Теодора.
– Что?
Она ударилась головой, потеряла рассудок, не справилась с потрясением. Ее рыжие волосы падают ему на лицо, выжигают клеймо, и такое уже было прежде, в другой, совсем позабытой жизни, о которой он больше не хочет вспоминать.
Теодор садится и помогает подняться Клеменс: она держится за его плечи, ее волосы облепили его щеки и шею, зацепились за пуговицы рубашки. Чипсы и сок из лопнувшего пакета заляпали их джинсы одинаковыми оранжевыми пятнами.
– Лондон, – повторяет Клеменс. – Я запомнила номер. Машина из Лондона.
Камень размером с Эверест падает с его души. Теодор обхватывает лицо Клеменс руками, отодвигает от себя и всматривается в абсолютно живые рассудительные глаза. Серо-зеленые, не болотные. И лицо у нее не бледное, а чуть загорелое, с пылающим на щеках румянцем.
– Ты цела?
Клеменс кивает и вновь обнимает его за плечи. Кто-то из прохожих вызывает «скорую».
Шум городской жизни двадцать первого века накрывает Теодора с головой. Прошлое постепенно покидает его разум, оставляя горький привкус во рту и запах лавандовых трав.
Трехчасовой путь они преодолевают в два раза быстрее. Теодор то и дело ловит в зеркале заднего вида грустный взгляд своей спутницы.
Серо-зеленых, не болотного цвета, глаз. И волосы у нее русые, а не рыжие.
Она Клеменс, а не Клементина.
И ему больше не нужно ее защищать.
* * *
– Ты уверена, что доедешь сама?
Ответом ему становится ее красноречивый взгляд.
– Я все еще сомневаюсь в твоей адекватности, – говорит он.
– То, что я молчу, еще не значит, что у меня поехала крыша.
Он усмехается и кивает.
– Уговорила, не стану спорить.
Теодор выходит из машины, Клеменс перебирается в водительское кресло. Он некоторое время стоит рядом и задумчиво смотрит на нее сквозь боковое стекло. Она молчала до этого несчастного – такого ли уж несчастного? – случая, молчит и после. В ней словно что-то перегорело и теперь доживает последние часы или даже минуты. Он не может понять, что изменилось.
