Он ничего им не сделал, не сотворил зла. Но сейчас они вырывают из его ослабевших рук то единственное, ради чего он готов бы сражаться до смерти.
Несса появляется в дверях первой. За ней огромной черной тенью следует Дугал. Он даже ее не держит – жена сама спокойно шагает вперед. Лицо ее белее белого.
– Несса! – Серлас снова пытается вырваться, хотя внутри все горит еще от первого удара Киерана. Жена смотрит вперед, в окна, выходящие к берегу океана. В лунном свете, сутулая и босая, там виднеется Мэйв. Она глядит на Нессу с усталой злостью.
Их выводят обоих, женщину и мужчину. В доме остается только их плачущее дитя.
Лицо Мэйв, полное горя и упрямой, костенеющей прямо на скулах злобы, становится восковым.
– Это ты сгубила ее, – бросает она. – Если бы не ты…
Несса молчит, будто лишилась голоса. Серласа, упирающегося и рвущегося из лап Киерана, ставят на колени. Мэйв опускает к нему взгляд и сжимает губы в тончайшую, едва заметную линию.
– Колдунов не бывает, – повторяет она тяжело. Эти слова разбивают, ломают, крошат в Серласе то последнее живое, что еще теплится на дне рассудка и не дает окунуться в яростное забытье.
– Неправда, – шипит он.
Душная ночь таит в себе страхи. Несса молчит. Мэйв вздыхает.
– За все твои деяния тебя сожгут на костре.
– Нет!
Серлас кричит, мечется, рвется из рук Киерана, и кулак ирландца обрушивается на него вновь. Удар приходится в спину; Серлас выгибается дугой.
– Несса!.. – хрипит он сквозь кашель.
Она вся белая: белая сорочка до пят, белые тонкие руки, сжимающие ситцевую ткань подола, белая шея, щеки, лоб. Даже рыжая коса на плече тускнеет – страх будто лишает ее цвета.
– Вы не можете, – цедит Серлас сквозь стиснутые от боли зубы. – Вы не посмеете…
– Готов за нее заступиться? – рявкает Дугал и, отойдя от Нессы, наступает сапогом на его руку. – Ты, иноземец, готов выгораживать ведьму, которая тебя пригрела?
– Оставь, – коротко говорит Несса. Дугал тут же выпрямляется и поворачивается к ней. Замерев, смотрит прямо на нее, но Серлас не видит того, что видит ирландец.
– Оставь его, – повторяет Несса. – Он ничего не сделал. Он невиновен.
Дугал сплевывает ей под ноги. Серлас силится встать, подняться хотя бы с колен. Сил совсем не осталось, ибо страх сжимает в своих объятиях все его существо, душный воздух давит на плечи, а в голосе Нессы звучит обреченность.
– Я не убивала Ибху, – говорит она. Мэйв вздрагивает, как от пощечины.
– Врешь! Моя мать помогла тебе, а за это ты прокляла ее, и Бран
[30] забрал себе ее душу! Ты молилась ему, я слышала!
– Я молилась Бригид
[31], – качает головой Несса. – Твоя мать уже была тяжело больна, она умирала…
– Ложь! Ты прокляла ее, наслала на нее смерть!
Мэйв дрожит и всхлипывает. Смахнув с лица злые слезы, она кидает Серласу, будто и его винит в смерти Ибхи:
– Все еще веришь ей? Чья дочь плачет в доме?
Несса впервые дергается в руках Дугала.
– Не трогайте ее! Только не ее!
Серлас стискивает зубы до скрежета, до боли.
– Она же ребенок, Мэйв, – шепчет он. – Всего лишь ребенок.
– Чей?
Вскрикнув, Несса падает на колени.
– Серлас, – плачет она, – прошу тебя…
Он ловит ее умоляющий взгляд. Бледное лицо, слезы на острых скулах. Дрожащие губы – искусанные, покрасневшие, – алеют ярким пятном.
– Клеменс моя дочь, Мэйв, – говорит Серлас. – Не трогай ее.
* * *
Клеменс кидается к Теодору мимо стеклянных витрин, полок с крошечными статуэтками и кривоногих стульев – кажется, все вещи в антикварной лавке вдруг ожили и встают у нее на пути. Теодор же с выдохом оседает, как дырявый воздушный шар.
Шон растворяется в темноте за пределами той реальности, где он все еще ее друг и помощник, а не взъерошенный мальчишка с ножом в руках. Шона в мире Клеменс больше не существует.
– Теодор! Нет-нет-нет, только не закрывай глаза!
Клеменс падает на колени, подавляя вопль, – ему сейчас гораздо труднее дышать, и не ей кричать от страха. По белой рубашке растекается алое пятно, но в сумраке антикварного магазина оно кажется черным, будто вместо крови в теле Теодора чернила, смола, застывающая лава из жерла вулкана.
Зажать рану, не дать ему потерять слишком много крови, дождаться врачей. Вызвать «скорую». Вытащить нож. Нет, не так! Все не так, все надо сделать наоборот! Какая же ты дура, Клеменс!
Не выдержав, она всхлипывает – вместе со слезами наружу рвется паника.
– Теодор! Я сейчас, сейчас…
Вызвать «скорую», ему нужен врач. Кто-нибудь, хоть кто-то, умеющий держать себя в руках, чья голова не пойдет кругом от вида крови. Клеменс с трудом заставляет себя смотреть в лицо Теодору и не опускать глаз ниже. Страшно, Боже, как страшно. Он выглядит бледнее своей светло-голубой рубашки.
Он открывает глаза.
– Никуда не звони, – говорит он. – Просто помоги мне.
– Как?
Теодор тяжело дышит.
– Расстегни рубашку. Нужно вытащить нож.
Он слишком спокоен. Клеменс слушается его только потому, что он спокоен: смотрит прямо, не стонет, несмотря на то что лицо блестит от испарины, как же ему, должно быть, больно, а она будто разваливается на части, ломается, не чувствует ни рук, ни ног. Ничего.
Они справляются вдвоем: Клеменс кое-как расстегивает нижние пуговицы, Теодор – медленно – верхние. Нож застрял между одиннадцатым и десятым ребром. Стараясь не дышать, Клеменс сдвигает мокрую от крови ткань рубашки. Рукояткой ножа служит фигурка идола, подобного статуям с острова Пасхи.
– Тут у тебя… – заикается Клеменс. – Боже, у тебя ребра сломаны.
Три нижних справа – ложные, это ложные ребра, costae spuriae, и зачем она сейчас об этом вспоминает? – торчат под неправильным углом, это заметно под кожей, и вокруг…
– Клеменс.
…Гематома, или же ткани отмирают, или…
– Клеменс, посмотри на меня.
Она не может отвести взгляд от его изувеченного тела.
Теодор втягивает воздух через стиснутые зубы и медленно поднимает руку, чтобы дотянуться до замершей Клеменс и коснуться ее кончиками пальцев.
Она вздрагивает. Кожа у него горячая-горячая, по венам течет не кровь, а лава.
