– Врешь, ублюдок! – шипит Дугал и хватает его за воротник липкой от пота рубахи. Крепкие загорелые руки вздергивают его над землей, и он снова кричит. Боль простреливает ребра и мчится вверх по телу, заполняя собой все нутро. Ему почти нечем дышать. Снова.
– Отвечай! Что ты задумал, английская мразь? – Дугал склоняется над ним и так орет, что закладывает уши. Слова плевками летят ему прямо в лицо. – Вы сожгли наши леса и убили сотни людей, что еще вам нужно от нас?!
В какой-то момент он понимает, что перестал видеть – боль подернула все вокруг красной пеленой, биение крови заглушило звуки.
– Дугал… – Где-то за пределами всего этого шума голос старика кажется ему провидением, потому что Дугал отпускает его, но он падает и снова впивается лопатками в твердую землю. Кажется, сломанные кости разрывают мышцы, и он стонет, не умея совладать с собой.
Он ничего не сжигал. Он никого не убивал.
Господь, ему так плохо, так больно…
– Прошу вас, я ничего не делал… – Первая волна боли стекает к его ногам. Он часто моргает, заслоняясь рукой от солнца. Фигуры Дугала и Конрада темными силуэтами возвышаются прямо над ним. – Прошу вас…
Конрад смотрит ему в глаза.
– Прошу вас!..
И что-то в нем меняется. Старик тянет сына за руку, пытаясь оттащить, но тот снова срывается.
– Ты один из мундиров! Этого достаточно, чтобы тебя камнями забить!
Дугал шагает ближе – перекошенное от злости лицо, ржавая борода скрывает изогнутый кривой дугой рот – и замахивается на него огромным кулаком. Он закрывает лицо одной рукой, пока вторая стискивает рубаху с прорехой на боку, из-под которой торчит сползшая повязка.
– Я не понимаю, о чем вы говорите! – кричит он, не стыдясь своего страха, – как можно его скрывать, когда он, беспомощный, сломанный, не может ответить? Он ничего не понимает и не знает, он не помнит даже собственного имени… В чем он провинился?
Дугал рычит. Его кулак страшен, но ирландец вдруг передумывает.
И с силой опускает на него огромную ногу в тяжелом сапоге. Прямо на грудную клетку. Локоть свободной руки впивается в левый бок, ребра ползут вправо, а сапог Дугала давит, давит, и – внутри него что-то оглушительно лопается.
Он захлебывается воплем.
– Английская мразь! – громко повторяет Дугал, но он не слышит его из-за собственного крика, за которым даже шум океанского прибоя кажется незначительным. Где-то вдалеке ему надоедливо вторят чайки.
– Дугал!
Дугал убирает ногу, заносит вновь. Второй удар приходится прямо в бок, и он так кричит, что, кажется, выплевывает легкие прямо на сухую пыльную землю. Крови во рту становится слишком много, он задыхается, кашляет, стонет. Плачет. Слезы текут из его глаз ручьем, он не может их остановить, он не замечает их. Слишком больно, слишком…
Дугал бьет еще раз. И еще.
– Дугал! Остынь!
Старик тянет к себе рассвирепевшего сына, и тот убирает ногу.
Легче не становится. Мысли верещат громче крика: что он сделал?! За что его наказывают?!
– Ты убьешь его, – злобно произносит Конрад. – Хочешь марать ноги в крови калеки? Посмотри на него, он же еле дышит!
Дугал плюется, и рычит, и дергается из рук отца. Его голос все больше похож на булькающий рев, слова сливаются в единый звук.
Он не разбирает ни странной речи Дугала, ни слов Конрада. Его кости раздроблены, все его тело стало мешком мышц без опоры. Он не может пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже губами. Заплывший глаз щиплет от слез, и ему хочется кричать в голос.
Но он едва открывает рот.
– Я не анг… англичан… нин.
Длинное слово нехотя складывается из рваных звуков, только эту кашу ирландцы не разбирают. Они стоят в стороне и спорят, кричат друг на друга, бурно жестикулируя. Он с трудом поворачивает голову, и горизонт плывет перед его взором. Опять.
Словно кто-то свыше поставил этот день на колесо и спустил с горы – колесо катится, события повторяются одно за другим, одно за другим. С каждым разом ему все больнее, сложнее воспринимать действительность такой, какая она есть.
Может быть, он умер там, в лесу, среди таких же солдат в красных мундирах, и теперь всевышний раз за разом прогоняет его через предсмертную агонию?
Что он сотворил такого, что судьба посылает ему столько боли и неизвестности вместо простых ответов?
– Мы возьмем его в город, – доносится до него последняя фраза Конрада. Старик настаивает на этом решении, а он думает, что ему будет легче, если его убьют прямо сейчас.
– Зачем он нужен в Тра-Ли? – рычит Дугал, выплевывая вопрос как ругательство. От злости его голос делает со звуками что-то странное – стискивает их, выжимает, так что те шипят и беснуются в его рту.
– Пусть честные люди его судят, не мы! Посмотри на него, Дугал, быть может, ты избил невиновного!
Они оборачиваются. Отец смотрит на него озадаченно, все больше робея, сын – зло, с ненавистью, и он хочет сказать, что невиновен, что все это ошибка. Он тяжело дышит и сквозь каждый поверхностный вздох цедит из себя по слогу:
– Я не… анг… ли… ча…
– Ты урод! – восклицает Дугал. – Вы все убийцы, марионетки безумного короля!
– Дугал!
Ирландец плюет ему прямо в лицо и, сбросив с плеча руку отца, отходит обратно к телеге. Старик смотрит на него, и по его лицу нельзя понять, о чем тот думает. Но ему кажется, что Конрад верит.
Он не убийца. Он не убивал солдат в лесу. Он не жег лес.
Дугал возвращается – такой же злой, но в его взгляде теперь сквозит что-то, граничащее с безумием, о котором упоминал ирландец.
Ему становится страшно. Еще страшнее, чем прежде.
– Свяжем его, – бросает Дугал. В его ладонях лежит крученая веревка толщиной с палец. – Отвезем в город. Как ты хочешь.
От этих слов его бросает в жар. Он не может пошевелиться, все его тело и без того превратилось в сплошное месиво, он не выдержит связанных рук и ног. Пусть уйдут и оставят его здесь, пусть забудут о нем, пожалуйста…
Молитвы оказываются тщетными – Дугал хватает его за разодранный ворот рубахи, встряхивает – он не издает ни звука, боль отняла все силы, – и поднимает с земли, будто он не весит и двадцати фунтов. Небо и земля прыгают перед его помутневшим взглядом.
И резко сменяются почерневшими дровами в телеге. Колючие, твердые, они упираются ему в щеку, в шею, в криво повернутую грудь, в вывернутый бок. Он лежит лицом вниз, пока Дугал скручивает ему руки.
– Он и без веревки никуда не сбежит, – слышится голос Конрада. Теперь старик точно оставил злобу, в его словах звучит только опасение. – Ты переломал ему все кости, он никуда не сбежит. Оставь его так.
