Это оказалось на руку Матвею Прохорову: группа сумела незаметно обогнуть поселок. Гитлеровцы смотрели только вперед, а на свои тылы внимания практически не обращали. Поэтому разведчики без труда обошли Михайловский и вышли на грунтовку, ведущую уже к Мишкино. Но только собрались двинуться по ней, как навстречу откуда-то вылезли три немецких танка. Квадратные, приземистые, все в грязи – по самые башни… Они двигались в немецкий тыл, в сторону станции Мга.
Пришлось срочно нырнуть в кусты и затаиться. Панцеры прошли близко от разведчиков, и Матвей с удивлением увидел, что это те самые машины, которые он недавно видел на станции. По крайней мере, две из них (третья – обычный Pz.III). Очевидно, решил Прохоров, что немцы бросили их в бой, но неудачно: танки отступают, причем одна из них, «тройка», с повреждениями – свернутой на сторону башней. Значит, не так уж и грозны эти новые машины…
Когда панцеры скрылись за поворотом, поднялись и побежали дальше. Пересекли дорогу и снова углубились в лес. К Мишкино решили не приближаться – опасно. Там идет бой, и гитлеровцы постоянно везут туда боеприпасы. А обратно – раненых… Матвей обратил внимание: грузовики и конные повозки забиты ими под завязку. Значит, немцам приходится туго, бьют их крепко…
* * *
Через какое-то время в небе послышался тяжелый, мерный гул – опять бомбардировщики! Они шли низко, буквально по головам, обычными «шестерками» и «девятками». Прятаться от них не стали – не заметят. Кто обратит внимание на трех человек, идущих к фронту? Немцам сейчас не до этого…
Самолеты походили на стаю черных, хищных птиц. Матвей поднял голову, пригляделся – «лаптежники». У каждого при себе до двух тонн смертельного груза, да еще пулеметы. Ох, сейчас налетят на наших, начнут молотить… А краснозвездных истребителей совсем не видно!
При виде немецких бомбовозов Трофим Мишкин инстинктивно вжал голову в плечи и начал искать глазами, где бы спрятаться. Умом он понимал, что самолеты для них не опасны, не та цель, но ничего поделать с собою не мог… Трофим хорошо запомнил первый авианалет – в самом конце июля 1941-го. Тогда их, новобранцев, привезли на станцию Мга…
Народу набралось много – из всех окрестных сел и деревень. В основном, молодые ребята, восемнадцати-девятнадцати лет, но были и постарше. Всех вместе загнали в пакгаузы, где раньше хранили мешки с мукой, и приказали ждать. Примерно через час стали вызывать в кабинет, где за столом с темно-зеленой скатертью сидели трое: пожилой, с седыми висками военком, какой-то парень в белой рубашке (позже выяснилось, что это секретарь райкома комсомола) и писарь.
Майор задавал один-два вопроса, что-то говорил писарю – и тот делал пометки в каких-то списках. Если это был комсомолец, то с ним еще недолго беседовал секретарь райкома, и на этом – все: возвращайся в пакгауз и жди, когда скажут садиться в эшелон. На рельсах уже стоял длинный поезд, готовый к отправке, а паровоз раздувал пары.
В пакгаузе было душно, пыльно, Трофим все время чихал – от мелкой мучной взвеси, и еще очень хотелось пить – солнце палило невыносимо. Но отойти к колонке он опасался – вдруг сейчас его вызовут?
Трофим мечтал попасть в танковое училище, но вышло иначе – его определили в пехоту. Усталый военком, даже не взглянув на него, быстро посмотрел бумаги и бросил писарю: «Четыре класса». Тот кивнул и что-то чиркнул в списке. Выяснилось, что для танкового училища нужны как минимум семь классов, а с его четырьмя… Только в пехоту, «царицу полей»! И то не сразу: сначала – в учебную роту, и лишь потом – на фронт.
Трофим хотел что-то сказать (может быть, хоть просто в танковые войска, каким-нибудь заряжающим?), но писарь грозно шикнул на него – давай, проходи, не задерживай! Видишь, сколько вас еще! Мишкин вздохнул и пошел в пакгауз. Жалко было, конечно, расставаться со своей мечтой, но, видимо, не судьба…
Он грезил о танках уже давно – уж очень они ему нравились! Когда в деревенский клуб привозили кинокартину, Мишкин обязательно ходил ее смотреть. И особенно он любил фильм «Трактористы»: смотрел уже несколько раз, но всегда с удовольствием пересматривал заново.
Перед началом сеанса обычно демонстрировали кинохронику, и подчас это были сюжеты про бои Красной армии в Финляндии. Трофим с большим удовольствием смотрел, как советские танки гонят белофиннов, громят их огневые точки, давят их кургузые, короткоствольные орудия…
После этого начинался сам фильм. Когда шли «Трактористы», то Мишкин с чувством подпевал известному артисту Николаю Крючкову: «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!»
Ему страшно хотелось быть таким же, как Крючков: смелым, веселым, обаятельным, неунывающим и, когда нужно, серьезным, умным. В мечтах Трофим уже видел себя даже командиром броневой машины… Но вышло совсем иначе – попал в пехоту. Как, впрочем, большинство его сельских сверстников.
Наконец, всех призывников переписали и погнали в эшелон. В каждую теплушку людей набилось, как сельдей в бочку. Трофим с трудом отыскал себе место у самой двери. Все были веселы, возбуждены, говорили только о войне и о том, как скоро будут бить врага. Паровоз дал два длинных гудка, состав резко дернулся, металлически загремел, но тут вдруг кто-то истошно, пронзительно закричал: «Воздух!»
Все стали выпрыгивать, прятаться, кто куда: в кусты, кюветы, канавы. Мишкин тоже побежал, упал в какую-то яму, а рядом с ним шлепнулся его друг Степан Стариков. Трофим поднял голову, посмотрел в небо: по нему плыли самолеты с черными крестами на крыльях – много, очень много. Одним общим строем, по-своему даже красиво… «Как гуси осенью», – вдруг подумалось ему.
И правда, было похоже: бомбардировщики шли медленно, можно сказать, даже величественно. Совсем как птичья стая, улетающая на зимовку в дальние края…
Мишкину было не страшно, скорее, интересно – никогда раньше такого не видел. Откуда-то с земли ударили пулеметы – сдвоенные «максимы», но немецкие пилоты не обратили на них никакого внимания. Трофим заметил, что у самолетов выпущены шасси – причем в каких-то странных железных обтекателях. «Совсем как наши лапти!» – мысленно улыбнулся он. А еще Трофим разглядел головы летчиков в кожаных, похожих на яйцо, черных шлемах и с прямоугольными очками на глазах. Он стал считать самолеты: шесть, девять, двенадцать…
Самолеты прошли над станцией, развернулись и встали в круг. А затем, переворачиваясь вверх шасси, начали по одному падать вниз. Раздался противный, тонкий, надрывный звук – и бомбы полетели вниз. «Юнкерсы» сбрасывали груз и резко взмывали вверх…
Трофим зажмурился, приготовился, сжался. Вовремя: земля гулко вздрогнула, уши вдруг заложило, словно ватой, а в голове образовался тяжелый гул. Один самолет, потом еще, еще… Казалось, им не будет конца. Дышать стало невыносимо трудно, легкие наполнились едким дымом, разрывались от кислого запаха взрывчатки. А самолеты все бомбили и бомбили – уверенно, тщательно, словно на учениях.
В короткие промежутки между взрывами Трофим открывал глаза и видел бледное, испуганное лицо Степана: широко открытые глаза, капельки пота на лбу. Друг беззвучно шевелил губами – видимо, молился. «Ну да, – вспомнил Мишкин, – у них же вся семья – верующие, Степана даже в комсомол поэтому не взяли. Сказали – не положено! Сначала отрекись от Бога, избавься от своих заблуждений…» Но Степан отрекаться не стал, продолжал вместе с отцом, матерью и дедом ходить по воскресеньям в церковь в соседнем селе…
