Наверняка поклонники сериала «Доктор Хаус» (да, мы снова о нем) уже догадались, о каком эпизоде идет речь, а следовательно, поняли, историю какого заболевания мы опишем в этой части главы. Конечно же, это синдром Корсакова.
Знаменательно, что эта патология — одна из немногих, которая была названа в честь русского ученого и под этим именем признана во всем мире. История знает множество примеров, когда открытия делались одновременно или почти одновременно русскими и зарубежными исследователями, после чего мы начинали называть предмет научной мысли именем нашего соотечественника, а все остальные — именем его итальянского, французского, немецкого, английского или американского коллеги.
За примерами далеко ходить не нужно: то же радио Попова-Маркони. Если брать медицину, то приходят на ум гигантские клетки Пирогова-Лангханса, полученные слиянием макрофагов (тканевых чистильщиков) и характерные для гранулем, или болезнь Бехтерева, она же — анкилозирующий спондилоартрит, как ее знают в мире, либо иногда известная там же под именем болезни Штрюмпеля-Бехтерева-Мари. О ней мы поговорим в одной из следующих глав.
Синдром имени Корсакова же признали сразу. Почему? Во-первых, Сергей Сергеевич Корсаков представлял собой крайне высококлассного специалиста: он создал московскую школу психиатрии, внедрил в психиатрических лечебницах по всей Российской империи принцип «по restraint» или «никаких стеснений» и вообще стал в стране основоположником нормальной, адекватной и современной психиатрии, без кандалов, смирительных рубашек и цепей, но с психоневрологическим научным подходом к объяснению «заболеваний души». Во-вторых, он активно ездил по Европе, обменивался опытом с иностранными коллегами и был весьма уважаем в международном медицинском обществе.
Он на самом деле заслуженно добился того, чтобы конец XIX века назвали «эрой Корсакова» в русской психиатрии, его самого — русским «Пинелем» (французский психиатр, впервые предложивший принцип «без стеснения»), а на иностранных сайтах про него писали «the first great Russian neuropsychiatrist». Но как он к этому пришел? Как из его в общем-то вполне неврологической докторской диссертации «Об алкогольном параличе» родился целый психиатрический синдром?
Мыслить как невролог
Широта мысли и прозорливость в Корсакове были заложены еще с раннего детства, когда он, будучи несмышленым розовощеким юнцом, утолял свою любопытство, изучая жизнь скотного двора, слушая добрые и поучительные сказки, которые ему рассказывала мать Акилина Яковлевна, в молодости Алянчикова, и восхищаясь производственным историям из уст своего отца Сергея Григорьевича. Родился он в 1855 году в промышленном селе Гусь-Хрустальный Владимирской губернии, в котором располагался (увы, уже в прошедшем времени) один из крупнейших заводов по производству стекла и хрусталя. А управлял им как раз Сергей Корсаков-старший.
Несмотря на то что Сережа прожил в деревне 10 лет, благодаря высокоинтеллектуальным родителям, няне-гувернантке, приглашенной к детям с их ранних лет (в семье было 4 ребенка), а затем и строгому немцу-гувернеру, он в 5 уже читал, к 10 — неплохо знал иностранные языки, а по приезду в Москву поступил в гимназию сразу во второй класс. В 16 лет он ее с золотой медалью закончил, удостоившись записи на золотой доске почета, и тем же летом поступил на медицинский факультет Московского университета, оказавшись под влиянием легенд русской медицины: знаменитого основоположника московской терапевтической школы Григория Захарьина, чьим постоянным пациентом был Лев Толстой, его ученика Алексея Кожевникова, который выделил невропатологию в самостоятельную науку, а также не менее «звездного» родоначальника русской гистологии Александра Бабухина, который в то время возглавлял медицинский факультет.
Вечерами Сергей с головой погружался в изучение литературы, бережно штудировал фолианты, полностью законспектировав «Рефлексы головного мозга» Ивана Сеченова, а на старших курсах с увлечением читал медицинские лекции «Logons du Mardi» отца неврологии Жана-Мартена Шарко. Его наставником в то время, когда студенты медицинских университетов проходят курсы невропатологии и психиатрии, стал сам Алексей Кожевников, известнейший на тот момент невропатолог и председатель Московского общества невропатологов и психиатров.
В 1875 году Сергей Корсаков окончил университет с отличием, ведь иначе при таком доскональном подходе к вопросу просто не могло быть. При этом за все годы учебы он даром времени не терял и на фронте личной жизни, поэтому успел обзавестись невестой Анной Барсовой, дочерью «дядюшки Павла Петровича» Барсова, субинспектора Московского университета, кого он называл своим «учителем жизни».
Конечно же, как и любой другой уважающий себя профессор и «обладатель» весьма талантливого ученика, Алексей Кожевников, когда к нему обратился главный врач Преображенской больницы Самуил Штейнберг с просьбой дать толкового ординатора, указал на своего любимца Сергея. Как писал «дядюшка» Барсов своему будущему зятю, «кроме Вас Кожевников не мог указать ни на кого…». Так началась настоящая клиническая работа Корсакова, который по предложению Кожевникова через несколько месяцев стал еще и сверхштатным ординатором клиники нервных болезней Московского университета.
Параличи нынче в моде
Крылатое выражение гласит, что если за двумя зайцами погонишься, то ни одного не поймаешь. Актуально оно для многих, но только не для Корсакова, который весьма успешно сочетал все свои работы, а в 1877 еще и научный труд написал — «Курс электротерапии». С этого же момента он потихоньку начал набирать материал для своей докторской диссертации об алкогольных параличах. Личной «базой данных» ему служила для этого «Книга больных, наблюдавшихся в частной практике», которую он завел в 1878 году, а плацдармом для нее (в том числе) — частная психиатрическая лечебница доктора Александра Федоровича Беккер, куда Корсаков устроился через год и где впоследствии воплотил свое знаменитое «без стеснения».
Почему же все-таки алкогольные параличи? Тут все просто. Во все времена, даже ныне, в любой области науки существуют «модные» темы. Но если сейчас множество лабораторий мира сконцентрированы на поисках лекарства от болезни Альцгеймера, то тогда многие представители неврологического общества занимались полиневритами. Снова на гребень волны интереса тему, считавшуюся вполне раскрытой, подняли француз Алексис Жоффруа, который отметился в истории симптомом Жоффруа (у больных с диффузным токсическим зобом пропадают морщины при попытке наморщить лоб) и Эрнст Лейден, кстати говоря, частенько консультировавший императора Александра III и других членов Российского Императорского Дома.
Эти два врача, широко знаменитые в узких кругах, на заре 80-х годов XIX века заново описали полиневрит, чем заставили ученых докторов пересмотреть свои взгляды на его клинику, патогенез и этиологические предпосылки. После этого начался целый «полиневритический переполох», и русские неврологи, конечно, не отставали. А так как полиневриты стали ведущей проблемой кафедры нервных болезней Московского университета, находившейся под руководством Кожевникова, то научный интерес юного ординатора был, можно сказать, предопределен. Мышьяковистые полиневриты взял Дмитрий Сколозубов, свинцовые «застолбил» Лазарь Минор, а Корсакову «достались» алкогольные.
