— Плохо дела, — произносит она.
— Что-то случилось?
— Случилось, — произносит она, — случилось. В школе проблемы. Экзамен завалила.
— Прикольно, — говорю. — Ты в школу ходишь.
— Ничего прикольного, — произносит она. — Полное говно.
— Ясно, — говорю.
— Мы должны были написать научную работу, — произносит Маруся, грея трубку в руках. — Тема, знаешь, какая была?
— Какая? — спрашиваю.
— «Что я думаю о работе муниципальных служб».
— А что это?
— Муниципальные службы?
— Ну.
— Ну, там, скажем, пожарные. Или газовая служба. Коммунальщики, одно слово.
— Ясно, — произношу я. — И что ты написала?
— Я написала о поливальных машинах.
— О каких машинах?
— О поливальных машинах. Те, что с утра поливают улицы, видел?
— Видел, — говорю. — Ты что-то знаешь о поливальных машинах?
— У меня была какая-то ужасная ночь до этого. Я почти не спала. Пришла на урок — а меня просто разрывает на части, понимаешь? Я едва не умерла.
— Ну, так пошла бы домой.
— Это же экзамен.
— Попросила бы папу, он бы подогнал пару бэтээров, и все проблемы.
— Тебе легко говорить. У тебя папа не военный.
— Да, — говорю, — слава богу.
— Ему, на самом деле, очень нравится, когда я его о чём-нибудь таком прошу. Поэтому я его никогда и не прошу.
— Ага ,— говорю.
— Это брат его постоянно доит.
— У него есть брат? — спрашиваю.
— У меня есть брат, — Маруся наконец раскуривает трубку. — У меня есть старший брат.
— Почему я его никогда не видел?
— Я его сюда не пускаю.
— Почему?
— Я его ненавижу. Хотя раньше очень любила.
— И что случилось?
— Он приставал ко мне.
— Серьёзно?
— Серьёзно. Он меня когда-то чуть не изнасиловал, хорошо, что укуренный был — у него просто ничего не вышло. А так, представляешь — мог бы стать моим первым мужчиной.
— Да, — говорю, — бывает. А мой брат за меня в детстве заступался.
— А меня, — говорит она, — в детстве никто не трогал. Боялись…
11.00–12.00
— Ну, и что?
— Что?
— Ты о поливальных машинах что-то рассказывала.
— А, да, — вспоминает она. Мы сидим на балконе, Собака спит в углу, а мы сидим на каких-то ковриках и смотрим в небо, Маруся совсем потеряна, она водит вокруг пустыми глазами, пытаясь зацепиться хоть за что-то, но у неё это не слишком получается, хотя вот обратила на меня внимание, пытается о чём-то говорить. — Мне видение было. Я ночь накануне не спала, понимаешь, и тут эта работа. Одно слово, я написала им что-то вроде того, я уже точно не помню, но основная мысль там была такая, что на самом деле эти поливальные машины, они поливают вовсе не водой.
— А чем?
— Ты понимаешь, — её голос вдруг становится серьёзным и испуганным, — я когда-то с утра проснулась, очень рано, ещё шести, кажется, не было, и меня что-то перемкнуло, что нужно купить молока, и я взяла какой-то термос и в тапках пошла искать молоко.
— В шесть утра?
— Я не знала, — произносит она, — что только шесть. Я просто вышла на балкон, а было уже светло, смотрю — внизу проезжают эти штуки, ну — поливальные машины, я почему-то подумала, что это молоковозы, они же похожи, согласись.
— Ну, не совсем.
— Почему?
— Где ты видела, чтобы молоковозы поливали улицы молоком?
— Молоком? — тут Маруся замолкает, очевидно, у неё сейчас снова видение, но я успеваю выдернуть её назад.
— Хотя, — говорю, — действительно похожи. Принцип тот же. Что-то возят себе в бочках. Пожарные машины тоже похожи.
— И цистерны с нефтью, — произносит Маруся.
— Да, — говорю, — цистерны с нефтью тоже, в принципе, похожи на молоковозы.
— Я тогда подошла к поливальной машине со своим термосом, — говорит дальше Маруся, — и тут, ты понимаешь что — на меня попала струя воды, она ударила как раз по мне, по телу, по лицу, по рукам, даже термос из рук выбила. И вот тут, ты понимаешь, я поднесла руки к лицу, по ним стекала холодная вода, и понюхала их. Знаешь, чем они пахли?
— Чем? — спрашиваю.
— Керосином.
— Каким керосином?
— Не знаю, — говорит Маруся. — Но точно — керосином. И я, знаешь, что подумала — это в принципе могло быть сделано специально, понимаешь —они специально добавляют в воду для поливания тонизирующий газ, скажем, для того, чтобы с одной стороны население простимулировать перед началом рабочего дня, а с другой — направить энергию этого самого населения в продуктивное русло, так как керосин этот должны были бы изготовлять на основании психотропных штук, народ бы по-своему заводился и весело валил на производство.
— И ты всё это написала?
— Да, — произносит Маруся, — написала. Мне было видение. Я ещё начала выдумывать разные вариации на эту тему, там, скажем, все элементы, присутствующие в керосине, попав в воздух, начинали действовать только через 45 минут. И если поливалки выкидывали керосин в воздух, например, в 6.15, до 7 он действовал только частично и был чрезвычайно вредным для человеческого организма.
— А это для чего?
— Чтобы выровнять распорядок дня в городах. Если ты вылезаешь на улицу до 7 — ты хватаешь свою пайку вредных веществ и тебя целый день выкручивает, понимаешь? Зато, если ты выходишь из дома, ну хотя бы ровно в 7 — ты нормально закачиваешься правильной смесью и целый день колбасишься на благо родины, выходит экономно и рационально.
— И ты обо всём этом написала?
— Ага.
— Знаешь, — произношу я, — я бы на твоём месте всё-таки поговорил с папой. Пара бэтээров — и про твой керосин никто не узнает… Или одна водородная бомба, — добавляю, подумав.
12.00–13.00
— Нет, — произносит она, — я лучше просто перепишу. Напишу о чём-нибудь другом. Скажем, о трамвайном депо.
— Представляю себе эту работу, — произношу. — Слушай, у нас тут на самом деле проблема. У нашего товарища родители умерли.
— Все? — переспрашивает Маруся.
— Нет, — произношу. — Частично. Отчим.
— А что за друг?
— Карбюратор. Помнишь его?
— А какой он?
— Ну, — произношу, — у него такое смешное лицо, дальневосточное. Скулы высокие, глаза узкие, помнишь?
