Он развел руками.
– Тогда лучше было исчезнуть самому, чем допустить, чтобы тебя «исчезли». Мне кажется, Михаил Нилович именно поэтому уехал из Тарасова вместе с семьей и долго скитался в далеких отсюда краях. Насколько мне известно, они вернулись сюда только в пятидесятые годы… А вот какова была его настоящая фамилия… Я не знаю. Честно, Саша, не знаю. Знал бы – сказал.
В это время в дверь позвонили.
Юрий Аристархович пошел открывать и вернулся с тем наглецом, который твердо решил лишить меня покоя на ближайшее время.
– Знакомьтесь, – сказал он. – Это Сашенька. А этого нахального парня зовут Никой.
Он протянул мне руку и так улыбнулся, что я, к собственному раздражению, мгновенно подпала под его обаяние. Все-таки надо что-то делать со своей проклятой женской сущностью!
Уже через пять минут я чувствовала себя отвратительно и вообще забыла, зачем я здесь нахожусь.
– Вы, Юрий Аристархович, по-прежнему увлекаетесь утонченными девицами, – усмехнулся он, нахальным образом разглядывая меня.
К моему удивлению, мой учитель спустил ему наглый прикол и развел руками:
– Кому что, милый мальчик. В твоем возрасте я тоже искал телесного, забывая о духовности…
– Ну вот. Значит, я пошлый и невыносимый тип, – обиженно заявил Ника. – Не слушайте его, милая барышня, вовсе не такой уж я плохой. Просто Юрий Аристархович пытается меня очернить в ваших глазах, так как явно вами увлечен.
Я понимала, что они препираются так в шутку, но меня немного удивили их взаимоотношения.
Как и то, что этот Ника явно не был кретином, судя по тому, как он довольно бойко обсудил с Юрием Аристарховичем «Потерянный Рай» Мильтона. Я все это время молчала, впитывая каждое слово их беседы, – для меня такие разговоры, увы, последнее время были редки. Я не могла позволить себе позиции «чистого интеллектуала» в связи с новой работой, хотя…
Вон этот Ника болтается на стене в качестве маляра-штукатура, и ничего!
Представив, как я веду с Лариковым тихие беседы о Вордсворте, я не сдержала улыбки. Нет, этот номер у меня не пройдет – бедный Ларчик и так с трудом соображает, когда я прикалываюсь, а когда говорю серьезно, а после этого у него и вовсе начнется сильнейшая мигрень!
Ника посмотрел на часы, поднялся и поцеловал мне руку.
– Надеюсь, мы еще встретимся? – подмигнул он мне, быстро превращаясь в обыкновенного ловеласа.
– Как повезет, – изобразила я на своем лице полное равнодушие.
– Надеюсь, что мне повезет…
Многозначительно посмотрев на меня, он исчез в дверях.
– Кто это? – поинтересовалась я. – Мой ученик, – рассмеялся Юрий Аристархович. – Только самородок. В университет он не хочет – утверждает, что ему хватает его профессии, а все остальное нужно ему для развития личности.
– Ну да. Образованный маляр, – понимающе кивнула я.
Юрий Аристархович ничего не сказал, но рассмеялся.
– Давайте продолжим наш разговор, – предложил он.
* * *
Если бы Андрея Ларикова спросили, почему Татьяна вызвала в нем такие противоречивые чувства, он не смог бы ответить. Наверное, притягательность ее натуры страннейшим образом сочеталась с негативными чертами ее характера – так в одном человеке уживаются непостижимым образом ангел и бес, и не мог бы Андрей Юрьевич определить, чего в ней больше. Но именно эта двойственность и заключала в себе ту таинственность, из-за которой многие женщины становятся счастьем и одновременно проклятием твоей жизни.
Андрей не был абсолютным профаном по части женских ухищрений и на девяносто процентов распознал в Татьяне характер, который я бы определила как «стервозно-изысканный», что, увы, немногим лучше «стервиоза обыкновенного», но меня рядом с ним не было, а посему бедняге Ларчику пришлось справляться с налетевшей на него убийственной страстью одному.
Он пришел в «офис» необыкновенно мечтательный и все никак не мог сфокусироваться на проблеме, вспоминая эти странные глаза с легкой косинкой и изысканность жестов.
– И все-таки, – спросил он меланхоличное свое отражение в зеркале, – почему ее так напугало упоминание о господине Шлендорфе?
В этом Андрей был готов поклясться, но поклясться в данный момент было совершенно некому – я в то время таяла под взглядом Ники, Виктора тоже не было, и, может быть, он единственный не подпал ни под чьи чары и поэтому оставался вполне работоспособной единицей.
Андрей сидел в кресле и даже не задавался вопросом, куда же подевалась эта Саша, потому что в тот момент ему было на меня в высшей степени наплевать. Как ни обидно мне это признавать, но я вообще не присутствовала в его мыслях, плавно перетекающих от Татьяны к Шлендорфу в тщетной попытке обнаружить между ними связь.
Увы! Пока этой связи мой бедный Ларчик найти не мог!
История эта началась так давно, что вести расследование приходилось подобно историку или археологу, копаясь в замшелой пыли, где, как нам тогда казалось, мы найдем то, что поможет разыскать человека, который желал смерти Володе Баринову.
* * *
– Так что помочь я тебе, Сашенька, ничем не могу… Разве что дать тебе адрес и телефон дочери Ивана Потырина. Может быть, ей известно о Баринове немного больше…
Мы сидели уже вдвоем. Обаятельный Ника исчез с той же быстротой и внезапностью, как и явился. Прямо как ветер.
Юрий Аристархович порылся в своих записных книжках и наконец издал победный клич:
– Ах, вот же он! Нашел!
Он протянул мне записную книжку открытой на той страничке, где я увидела запись, заставившую меня вздрогнуть.
– Как? – переспросила я, боясь поверить своим глазам. – Ее фамилия не Потырина?
– Нет, она же вышла замуж!
«Ничего себе, вышла. И ведь за кого!»
– «И где же она его нашла? – задумчиво спросила я саму себя. – Или – целенаправленно искала?»
– Как, милая девочка? Вы никогда не слышали о немцах Поволжья?
– Слышала, – кивнула я. – Но вот эту фамилию почему-то в последнее время слышу так часто, будто она распространена в наших краях так же, как Ивановы, Петровы и Сидоровы. Вполне можно добавить к ним и Шлендорфов. Судя по всему, их у нас тоже как собак нерезаных!
Потому что дочку Потырина звали – не поверите! – Нина Ивановна Шлендорф-Потырина.
Глава 5
Поднимаясь по лестнице, я ожидала с трепетом душевным самого грозного вида моего шефа, но уж никак не этакого – расслабленно-медитативного, будто Андрей Юрьевич решил наконец-то посвятить время осмыслению сложных философских вопросов. Он меланхолично приветствовал меня: «Здравствуй, Сашок», – и этот «Сашок» меня настолько удивил, что я замерла на пороге с открытым ртом.
