– Сколько вопросов, – покачал головой Эд. – Да, письма были, те самые письма, от «Жреца Смерти». Вот в этом-то все и дело, что они появились. Несколько месяцев назад мы получили первое письмо. Нет, до этого, конечно, была пара-тройка писем, их присылала сама Марианна, это была часть ее плана. Как она сама позже призналась, было бы подозрительно, если бы новой владелице пластины не присылали подобных писулек с угрозой. Письма – своего рода алиби для нее. А потом начались другие… – Эд немного помолчал. – Первое пришло несколько месяцев назад, и их отправителем была совсем не Марианна.
– А кто? – не выдержала я.
– Терпение, мадам, – мягко произнес Эд. – В том-то и дело, что мы очень долго не знали, кто. Марианна стала нервничать, это вовсе не входило в ее планы, она испугалась. Да и к этому времени мы уже успели достаточно хорошо узнать друг друга, она стала доверять мне, мы сблизились, и, конечно, ее тревога и страх не остались незамеченными. Марианна просила усилить охрану, она почти перестала выходить из дома, у нее даже случился припадок на нервной почве, и доктор сказал мне, что ее следует увезти, что может развиться паранойя. Она стала подозрительна, практически никому не доверяла, мне в том числе, и пристально следила за нами. То есть за мной, за своими охранниками, за Маккински. Словом, она всего боялась. Я стал уговаривать ее обратиться в полицию и рассказать о письмах, но она не желала ничего и слышать об этом, твердя, что это не поможет, что она сама виновата, что это расплата за ее собственные поступки. Тут я начал кое-что подозревать.
– Какие это могли быть поступки? – подсказала я.
– Именно так. Я стал думать, а почему она, прекрасно зная о письмах, об угрозах и о том, что случилось с прочими ее предшественниками, все-таки купила пластину? Купила и, я знал, очень дорожила ею. Почему она оставалась вполне спокойной и даже посмеивалась, когда пришли первые три письма, и так испугалась, когда пришло последнее? Если она знала, на что идет, то откуда вдруг этот страх, переходящий в навязчивую манию, в такую подозрительность? Она стала невыдержанной, и я всерьез опасался за ее душевное здоровье.
– Так, и о чем ты подумал в первую очередь?
– Ну, о многом я тогда думал. Не знаю, сколько мне понадобилось времени, чтобы догадаться, думаю, я слишком сильно этому сопротивлялся, гнал от себя предположение, что она как-то причастна к смерти моего отца и другого человека, Уортингтона. Это была страшная догадка, но постепенно она окрепла, и я сам стал мучиться от этого, наблюдать за ней, подозревать ее. Господи, а если это правда, думал я, как я поступлю тогда? Ведь я поклялся, что найду виновника смерти моего отца. И отомщу. А что, если этот виновник сидит передо мной? Что, если это женщина, которую я люблю, без которой теперь не представляю своей жизни? Что, если она признается, подтвердит мои подозрения? Что сделаю я тогда? – его голос был глух. – Вот такие вопросы крутились у меня в голове, и я все больше мрачнел, и еще немного, и мне тоже надо было бы вызвать доктора, который признал бы у меня какую-нибудь стадию шизофрении.
Не знаю, – продолжил он после короткой паузы, – чем бы все могло закончиться, если бы не следующее письмо. Оно пришло ровно через месяц после первого, и весь этот месяц мы прожили в настоящем аду. Она – в своем, я видел, что ей тяжело, что она борется с собой, с чем-то в своей жизни, что никак не может победить напасть. Позабыть свои грехи? – он грустно улыбнулся. – Да, она боролась со своими грехами, с памятью о них, а я боролся со своими подозрениями. Так вот, пришло письмо, и в тот же вечер, сидя с ней в ее кабинете, я не выдержал и спросил, больше просто не мог ждать, чувствовал, что просто схожу с ума от своих догадок и подозрений…
– Это мне понятно, – чуть слышно сказала я, вспомнив о своем состоянии накануне.
– Да, ты извини…
– Ну, ладно, проехали, – откликнулась я. – Итак, ты сказал…
– Да, после второго письма она стала как-то спокойнее. Видимо, смирилась с тем, что ей приготовил этот шантажист.
– Шантажист? – опять удивилась я.
– Подожди, – терпеливо произнес Эд, – все по порядку. – Я покорно кивнула. – Когда она распечатала конверт, то, наверное, уже знала, что в нем. Она мельком взглянула на лист бумаги и отложила его. И весь день была задумчива, но более спокойна, чем до того. А вечером позвала меня в кабинет и сказала, что хочет продиктовать мне кое-какие распоряжения. Как выяснилось, она решила написать завещание. Тут я не выдержал. Я посмотрел на нее и начал говорить о том, что люблю ее, что, наверное, уже не смогу без нее жить, что она должна мне открыться, что бы там на самом деле ни было, все это можно одолеть вместе, ну и так далее. Мне пришлось очень долго ее убеждать, и я понял, что груз, который она носит, настолько тяжел, что она уже не выдерживает. Я стал допытываться, просил открыться мне, как на исповеди, она отнекивалась, говорила, что этого не сможет сказать и на исповеди. Я переубеждал, увещевал, грозил, твердил о том, что иначе ни от какого груза не сможешь вовек избавиться, и тут она сказала, что и не собирается, ее избавят другие, и это будет справедливо. Я понял, что она сама осудила себя уже на такие муки, что вряд ли ее теперь что-то по-настоящему может испугать.
И потом, я понял еще одно: что бы она там ни натворила, она уже искупила это своими мучениями. Тогда я снова начал говорить ей о своей любви, о том, что у каждого есть шанс исправить то, что он натворил, о том, что хочу сделать ее счастливой. Словом, мы проговорили всю ночь, но я еще был далек от победы. Весь следующий день она не показывалась из своей комнаты, а вечером вышла ко мне и сказала, протянув мне этот блокнот, – он кивнул на блокнот, лежащий между нами на сиденье, – что я должен это прочесть. Я просил ее об исповеди, я уверял, что ей станет легче. Она настояла на своем, и я взял блокнот и всю ночь провел с ним. Я читал и не мог поверить, несколько раз собирался пойти к ней, чтобы получить от нее подтверждение написанному…
– Но ведь написано по-русски? – перебила я.
– Да, а что? Она никогда не забывала своего языка, и мы с ней дома всегда говорили по-русски, что тут такого? – Я пожала плечами. Да нет, конечно, ничего. – Так вот, я прочел. Прочел и стал решать, стал выбирать, кто же мне дороже, отец ли, которого уже не вернуть, или она. Как ты понимаешь, я выбрал ее. Наутро я пришел к ней и так все и сказал. Мы долго говорили и пришли к выводу, что надо как-то противостоять этому таинственному шантажисту. Я не сомневался, что тот, кто использует теперь маску Жреца Смерти, хочет только одного – денег. Возможно, кому-то стала известна история Марианны. Мы стали думать, кому?
Марианна наняла Скорта, и вскоре мы уже знали, что проболтался тот парень, что убил Уортингтона. Он женился и однажды рассказал все своей жене, перед смертью, у него, кажется, был рак. Много денег ушло на лечение. Марианна перевела на ее счет довольно крупную сумму, оставшись при этом неизвестной. Уж не знаю, что вообразила себе эта женщина, но только она на эти деньги и наняла киллера. Но об этом позже, а пока она продолжала регулярно, раз в месяц, посылать Марианне письма. В итоге мы не выдержали, Марианна давно уже хотела уехать обратно в Россию. Здесь, у вас, ситуация очень сильно изменилась с тех пор, как она уехала, и ей казалось, что, вернувшись домой, она сможет снова быть счастливой. Долго уговаривала меня. Я согласился.
