Порой меня увлекает мысль о том, чтобы поменять место работы. Но мне скоро пятьдесят. Я слишком стара, никто не захочет меня брать, рынок труда для меня закрыт. Лучше уж я буду работать себе потихоньку в доме престарелых Хельшё, с этими противными коллегами и этим бестолковым руководством, которое само не знает, чего хочет.
Я зашла в комнату персонала.
– Скоро домой наконец-то! – произнесла Ритва с заметным финским акцентом.
– Да, – ответила я. – Наконец-то.
– Мы с моим стариком собираемся в ИКЕА. Ты там уже побывала?
– Нет, не была. Мне не нужна новая мебель – достаточно того, что уже есть.
– А мой-то так рад, что они открыли магазин здесь, в Бурленге, – со смехом сказала Ритва, – так что ему не приходится каждый раз ехать в Евле.
– Привет! – воскликнула Сесилия, влетая в кухню.
Я отвернулась. Ее я просто не переношу. Сколько ей – двадцать три? Двадцать четыре? Невзрачная студентка медицинского колледжа, которая думает, что обладает невероятными знаниями. Слава богу, она хотя бы работает с нами не каждый день. Всегда рвется рассказать, как все есть на самом деле и как должно быть. Молодежь, поучающая старших, – что может быть более нелепым? Сопляки, начинающие говорить важным тоном только потому, что их случайно взяли на работу.
За ней вошла Хатти, женщина лет сорока – кажется, из Ирана. Она редко что-то говорит, но такая симпатичная, скромная. Не прет вперед и не выпячивает себя, как некоторые другие.
– Хочешь кофе, Керстин? – Ритва протянула мне чашку. Я опустилась на ближайший стул и положила себе три куска сахара. Сегодня я их заслужила.
Ритва налила и Хатти, которая приняла из ее рук чашку и благодарно улыбнулась.
– А мне не надо, спасибо, – сказала Сесилия, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. – Не понимаю, как вы можете целыми днями пить кофе.
Она принялась заваривать себе травяной чай, основательно и демонстративно.
– От этой работы просто голова кругом идет. Как вы все можете так убиваться год за годом?
– Повезло, что ты не убиваешься, – ответила Ритва и села рядом со мной. – Ты ведь всю жизнь проработала в таких домах, да, Керстин?
– Ну да, почти что, – ответила я. – Но вкалывать пришлось, это верно.
– Слишком много дел, – воскликнула Сесилия и положила ноги на стул рядом с собой. – Слишком мало времени.
– Нужно спокойно, – произнесла Хатти. Я улыбнулась ей, чтобы поддержать ее. Она все лучше и лучше говорит по-шведски. Если бы все так старались и шли к своей цели.
– Кто-то должен делать работу, – сказала Ритва с мрачным видом. Она человек суровый и ни перед кем не выслуживается. Делает свое дело и уходит домой. Никаких разговоров. Точно как я.
– Как там Изабелла, ей нравится в Стокгольме? – спросила она.
– Похоже, да, – ответила я.
Мне не хотелось рассказывать, как я волнуюсь за свою дочь. Через несколько минут я сдам смену вечернему персоналу, переоденусь и уеду домой. Домой к полной тишине. Однако я продолжала:
– Но было бы лучше, если бы она вернулась домой.
– Зачем? – спросила Ритва. – И для кого было бы лучше?
Я вздрогнула от этого нескромного вопроса. Но Ритва такая, я ее хорошо знаю. Пришлось проглотить обиду.
– Мне кажется, так было бы лучше для нее, – сказала я. – С тех пор, как умер Ханс, она стала сама не своя. Даже начала ходить на психотерапию.
– Звучит так, словно это что-то плохое, – произнесла Сесилия.
– Я этого не говорила.
– Но если ей тяжело – разве не хорошо, что у нее есть с кем поговорить?
– Может быть, – ответила я. – Но ведь она может поговорить со мной. Не знаю, хорошо ли это – обсуждать свои личные дела с незнакомыми людьми.
В кофейной чашке звякнула ложка: я продолжала размешивать сахар, хотя он давно растаял. Лицо горело оттого, что все уставились на меня. Лучше бы я промолчала.
– Я знаю свою дочь, – продолжала я. – Сейчас она особенно уязвима.
– Тебе не о чем тревожиться, – возразила Ритва. – Изабелла – хорошая девочка.
– Мне кажется, иногда полезно поговорить с человеком со стороны, – сказала Сесилия. – Всем полезно было бы хоть раз пройти курс психотерапии, я в этом совершенно уверена.
Само собой, ты так думаешь. А если ты так думаешь, то это автоматически становится истиной, не так ли? Ты в два раза моложе меня, но все знаешь лучше всех. Но ты даже представить себе не можешь, как я скучаю по моей доченьке и как тревожусь за нее.
– Само собой, я ее поддерживаю, – произнесла я после паузы. – Если она сама этого хочет, я сделаю все от меня зависящее, чтобы ей помочь.
Я в полном отчаянии. Что они вообще понимают? Случается ли им лежать всю ночь без сна, переживая за свою родную кровиночку? Знают ли они, каково это – видеть, как твой единственный ребенок все больше отдаляется от тебя? Изабелла с каждым днем все больше ускользает от меня. Они не понимают, они даже представить себе не могут, что это такое. Бесполезно пытаться им что-то объяснить. Я допиваю кофе и ухожу сдавать смену.
Мой старенький «ниссан», слава богу, завелся с первой попытки. Прежде чем выехать с парковки, я протерла запотевшие стекла рукавом. Проехала по Хемгатан, выехала на Фалувеген. Позади меня загудел другой водитель, мигнул мне. Меня обогнал молодой парень и показал мне средний палец. Да-да, я должна была остановиться перед перекрестком. Просто слишком много всего. Мысли вертятся в голове, как сумасшедшие. Я сама не своя.
Я свернула к дому. Долго сидела в машине и размышляла. Приятно было уйти с работы, но мне не хотелось домой, где меня ждала только пустота. Если бы Изабелла захотела снова вернуться домой! Тогда мы были бы вместе. Как прежде. Все стало бы, как прежде.
К моему величайшему удивлению, она позвонила вчера и рассказала о психотерапии. Раньше эта тема была табуирована. Изабелла отказывалась что-либо рассказывать. Даже вела себя совершенно нагло: заявляла, что меня это не касается. Теперь она в полном восторге. Говорит, это так много ей дает, от терапии такая польза! Но когда я спросила, что именно это дает, она не захотела отвечать. Но все в группе как бы на ее стороне, понимаешь, мама?
Нет, не понимаю. Совершенно не понимаю я этого.
В моем представлении свои проблемы нужно решать самому, просто по-другому никак. Я хочу, чтобы Изабелла разговаривала со мной, а не с какими-то случайными людьми в группе психотерапии. Кто знает, что это за люди, какое у них прошлое, что они там ей насоветуют? Я хочу, чтобы мы во всем разобрались сами, чтобы мы с ней сели и поговорили. Но придется дать ей сначала попробовать другой путь. Посмотрим, увидим. Настанет момент, когда все разрешится, уж об этом я позабочусь.
Моя сумочка лежала на заднем сиденье, и я с трудом повернулась всем телом, чтобы дотянуться до нее. У меня все занемело. По дороге к дому я остановилась и потянулась. Забыла почту. Повернувшись, я пошла назад.
