Вовсе нет, это неправда. Я к нему не прикасалась.
Я не кричала на него. Возможно, я повысила голос.
Он чувствовал угрозу? Чисто физическую угрозу?
Мои коллеги? Когда?
Нет, сегодня я взяла свободный день.
Нет, я забыла об этом сообщить.
Все верно. Изабелла Карлссон – моя пациентка.
Она участвует в групповой терапии в моей консультации.
Я еще не перестала общаться с нею. Пока нет.
Нет, я знаю, что она моя дочь. Послушайте, я…
Вы не могли бы, по крайней мере, дослушать меня?
Я кидаю взгляд на Хенрика, ища поддержки. Он встает и становится к окну, смотрит в сад. Я закрываю глаза.
Вдох. Выдох.
Да, я была в Веллингбю.
Возле дома, где она живет, возможно.
Не понимаю. Что вы имеете в виду?
И в Бурленге я тоже побывала.
На участок я не заходила. Соседи лгут. Все это ложь.
Вовсе нет. Я сидела в машине.
Мне известно, что она учится в Королевском техническом институте.
Один раз.
Я звонила Изабелле несколько раз.
Да, я оставляла сообщения.
Точно не помню, что я говорила.
На наших сессиях я не вела себя непрофессионально.
Нет, я такого не делала.
Встречаться со мной вне сессии групповой терапии? Это было всего лишь мое предложение. В рамках терапии в целом.
Хенрик оборачивается к инспектору Оливии Лундквист. Он по-прежнему ни разу не взглянул на меня.
– Стало быть, речь идет о нынешнем пациенте, который обвиняет мою жену в преследованиях и еще бог весть в чем? – спросил он.
– Да, – ответила Оливия Лундквист. – Вместе с родителями Лины. Велик риск, что Стелла лишится права иметь практику. На нее уже ранее подано заявление в инспекцию, а теперь еще и в полицию. Ситуация для нее весьма неприятная.
Оливия Лундквист требовательно смотрела на меня – с той серьезностью, которая еще раз подчеркивала, насколько серьезно положение дел.
Меня уже осудили без суда и следствия.
– Что будет теперь? – спросил Хенрик.
Оливия Лундквист рассказала о допросах, о предварительном следствии, о том, что прокурор будет принимать решение о возбуждении уголовного дела.
В доме было тихо. Хенрик уехал почти сразу же за полицейскими. Он тоже задавал мне вопросы.
Какого черта я продолжаю что-то от него скрывать? Как я могу раз за разом лгать ему прямо в лицо? Что заставляет меня так поступать? Каковы мои мотивы?
Я ответила, что все это – сплошное недоразумение. Сказала, что никого не желала всему этому подвергать – особенно его.
Тогда Хенрик осведомился, как это может быть недоразумением. Ведь я сама признала, что преследовала Изабеллу, звонила ей и продолжаю общаться с ней. Вопреки тому, что я говорила ему. Так я по-прежнему думаю, что она – Алиса? Кроме того, я не была сегодня на работе, хотя сказала, что была. Чем я занималась весь день?
Дело в том, что я была у памятного камня Алисы.
А Бурленге? Что заставило меня поехать туда? Может быть, есть что-то еще, о чем он не знает? Я выдавливаю из себя, что в те выходные, когда они с Эмилем ездили в Нючёпинг, я была не дома, а ездила на базу отдыха «Страндгорден».
Еще одна ложь.
Хенрик набросил плащ и вышел, хлопнув дверью. Я услышала, как он завел машину и унесся прочь.
Я лежала на диване. Потом села и посмотрела в окно.
В саду кто-то стоял. Человек в бесформенном плаще с капюшоном, натянутым на лицо. Я не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть.
Мы смотрели друг на друга.
Я закрыла глаза.
Когда я открыла их, никого не было.
Это кусок брезента, оторванный ветром и застрявший в ветвях дерева.
Медленно поднявшись, я подошла к окну. Оглядела сад, внимательно рассмотрела каждую деталь.
У меня начались галлюцинации? Я вижу то, чего нет, что существует только в моем искаженном сознании.
Что еще я себе вообразила?
Алису?
Эта мысль невыносима.
Я пошла в кухню.
Открыла бутылку вина.
Сделала глоток прямо из горлышка.
Стелла
Я проснулась на диване с головной болью. Бутылка из-под вина исчезла. Хенрик убрался за мной. Вероятно, чтобы Эмиль не увидел, как все плохо. Часы на мобильном показывали четверть десятого. Я увидела сообщение от Хенрика, пришедшее около восьми: «Позвони мне, когда проснешься».
Некоторое время спустя: «Оставайся дома, обещай мне. Мне нужно сделать одно дело на работе. Приеду как только смогу, тогда поговорим».
Никакого «люблю», «обнимаю» или «целую». И никакого «все будет хорошо».
Более всего мне хотелось бы услышать от него, что все будет хорошо. Если он в это верит, то и я, возможно, поверю.
Я задумалась о событиях вчерашнего дня и последних недель. Многое я могла бы сделать по-другому. Я могла бы вообще поступить по-другому.
Безумием было продолжать оставаться психотерапевтом Изабеллы. Это грубая ошибка. Мои коллеги, мои пациенты – все утратили доверие ко мне. Я утратила способность держать дистанцию, подходить к делу профессионально.
Я больше не психотерапевт.
Мне самой пора к психотерапевту.
Я уже сама пациент.
Изабелла отменила наши последние встречи. И я ее понимаю. Я преследовала ее, я следила за своей пациенткой.
Даниэль категорически не желает больше иметь со мной дела.
Да и мой муж. Как он смотрел на меня вчера – словно я ему чужая. Но я понимаю его. Я стала чужаком. Даже для самой себя.
Хенрик отдалился от меня, он холоден и неприступен. И во всем этом виновата я сама. Он считает, что я совершенно сумасшедшая, что я психически больна.
Почему я не рассказала ему все? Почему не могла быть с ним откровенной?
Потому что я боюсь.
Страх, живущий в моей душе более двадцати лет, разрушил мне жизнь.
Я боюсь сама себя, я больна.
Боюсь, что Хенрику будет лучше без меня, и Эмилю тоже.
Я парализована страхом. И это отталкивает.
Страх как дурное предсказание – сбывается то, чего я больше всего боюсь.
Мне никогда не узнать, что случилось с Алисой. Мы больше не увидимся, у нас не будет шансов поближе узнать друг друга.
