– Вот еще один важный гусь, – усмехнулся, кивнув в сторону выступающего, Маслин. – Замминистра здравоохранения области. Много начальства на похороны нашего Димки приехало, ничего не скажешь. Того и гляди, сам губернатор пожалует.
– Однако как долго же это продолжается, – вполголоса заметил муж. – Самому сдохнуть можно.
– А как же вы хотели, конечно, долго, – сказал заведующий пищевым отделом. – Чем солиднее похороны, тем больше на них трепа, тем дольше приходится ждать, пока бренные останки наконец-то зароют в землю.
Константин Георгиевич снова усмехнулся, вытирая при этом свою багрово-красную шею и лицо платком. Небо было пасмурное, снова начал накрапывать мелкий дождик, но прохладнее от этого не становилось. Наоборот, в полном безветрии на открытом пространстве кладбища жара и духота стали невыносимыми.
– Послушайте, Константин Георгиевич, – сказала я. – Здесь очень много коллег и знакомых Верейского. Вы можете сказать, в каких отношениях он был с ними со всеми?
– В нормальных деловых отношениях! – Маслин обернулся, посмотрел на меня пристально, потом добавил: – Со всеми людьми, которых вы здесь видите, будьте, пожалуйста, очень осторожны, они еще похлеще, чем работники ресторанов. Имейте в виду, необоснованного подозрения в убийстве никто из них вам не простит.
– Но я никого и не подозреваю! – попыталась возразить я. – Просто хочу с ними побеседовать, расспросить, может быть, они дадут мне какую-нибудь зацепку.
– Вы все-таки не желаете уняться, – констатировал Маслин с грустной полуулыбкой. – Вы настойчивая, Димка тоже был таким. Только видите, как это кончилось. Ей-богу, очень не советую вам ворошить это осиное гнездо с красивым названием «санитарные службы города Тарасова». Один бог ведает, что они с вами сделают, если вы осмелитесь перейти кому-нибудь из них дорогу.
За время деятельности в качестве сыщика-любителя мне не раз приходилось выслушивать подобного рода предупреждения и даже угрозы. Все они были на один манер и примерно одного содержания, но почему-то всякий раз, когда я слышала их, все мое тело сковывал животный, утробный страх.
– Еще я очень хотела бы побеседовать с родственниками Дмитрия Сергеевича, – не унималась я. – С его мамой, сестрой и ее мужем.
– Ох, дитятко! – вполголоса воскликнул Константин Георгиевич, печально усмехнувшись. – Не жалеете вы никого, ни себя, ни других.
– Но почему же не жалею?..
– Очень вас прошу! – лицо заведующего пищевым отделом оказалось совсем близко с моим, темно-зеленые, цвета морской воды глаза, казалось, проникли в самую душу. – Пожалуйста, пощадите его мать, ей сейчас не до ваших допросов! И всей прочей его родне тоже. Подождите хотя бы несколько дней, пока боль утихнет. Поверьте, потеря единственного сына – вполне уважительная причина для тактичного обращения. Вы меня понимаете?
Сказав это, Маслин поспешно кивнул мне и направился вперед, к открытой могиле. Началась церемония последнего прощания с усопшим, присутствующие по очереди подходили к гробу, некоторое время глядели в лицо усопшего, некоторые, очень немногие, наверное, самые близкие наклонялись и целовали мертвое лицо. Мать и сестра Верейского в голос плакали и причитали.
– Ну что, Вовик, пошли тоже попрощаемся? – спросила я.
– Да ну его на хрен! – мой супруг был, как всегда, циничен. – Насмотришься на него, еще сниться будет!
Но я, решительно взяв его за руку, потащила вслед за всеми. Бормоча себе под нос что-то невразумительно обиженное, мой Володька тем не менее подчинился.
Лицо санитарного врача было бледным, но не желтым, восковым, как это часто бывает с лицами мертвых. Очень спокойное, совсем как во время ДТП, когда Костя Шилов и Павлик вытащили его из машины. Небольшая ранка на лбу под самыми волосами, откуда тогда вылилось столько крови, теперь смотрелась естественно и словно на своем месте. Признаться, в тот момент лицо Верейского показалось мне замечательно красивым, и если бы не Володька, потянувший меня за руку прочь от гроба, я бы еще долго созерцала его.
Когда гроб опускали в могилу, оркестр снова фальшиво и заунывно заиграл какую-то совершенно незнакомую мне траурную музыку, звучавшую глухо, как-то даже надтреснуто на открытом воздухе кладбища. Подходить и кидать землю в открытую могилу мы не стали, Володька потащил меня прочь с кладбища к автобусу, и я решила, что пора мне на этот раз подчиниться, и без того я испытывала его терпение достаточно долго.
Наконец мы поехали домой. Володька сидел, отвернувшись к окну, и отчаянно злился. Чтобы хоть как-то его задобрить, я взяла мужа за руку и, поглаживая, тихо проговорила:
– Ну, Вовик, ну потерпи еще немного! Сейчас мы приедем в город, пойдем там к Верейским на поминки, там ты сможешь хорошо поесть.
При слове «поминки» Володька вздрогнул и ошалело посмотрел на меня. Но потом махнул рукой, устало вздохнул и покорно, как бы говоря всем своим видом: ладно, делай со мной все, что хочешь, отвернулся к окну. На стекле мелким бисером блестели дождевые капли, потому что, едва мы погрузились в автобус, моросящий летний дождик сразу припустил с неожиданной силой.
* * *
Верейские жили в старинном, построенном вскоре после войны многоэтажном доме, в трехкомнатной квартире, так называемой «сталинке». В нашем неизбалованном избытком жилья городе такие квартиры ценились достаточно дорого. Потолки в них были высокими, окна светлыми, а комнаты просторными.
В главной, самой большой комнате квартиры Верейских теперь установлен был огромный длинный стол, целиком заставленный тарелками, салатницами, соусницами, разноцветными бутылками, разнокалиберными рюмками и прочими столовыми и питейными приборами. Из кухни, дверь в которую была распахнута настежь, доносились аппетитные запахи; какие-то женщины в передниках, повязанных поверх домашнего халата, сновали взад-вперед, на кухню и обратно. И глядя на царящую вокруг совсем не печальную, хотя несколько и приглушенную суету, видя все это столовое великолепие, я невольно вспомнила слова моей старой бабушки, говорившей, что на поминках нужно есть столько, сколько хватит сил, чтобы потом говорить: «Ну вот, наелся, как на поминках».
Число желающих участвовать в застолье было велико, люди толпились в прихожей, отчаянно мешая друг другу, что выглядело странно в этой достаточно просторной квартире. И мы с Володькой, толкаясь среди совершенно незнакомых нам людей – Константин Георгиевич на время куда-то запропастился, – растерянно глядели друг на друга, чувствуя здесь себя совершенно посторонними. У Володьки на физиономии аршинными буквами значилась просьба: «Пошли отсюда на хрен», но я, цепко сжимая его руку, стояла твердо на своем, решив во что бы то ни стало войти в контакт с хозяевами дома.
Тем временем люди начали усаживаться за стол. Мы же продолжали как идиоты стоять посреди прихожей, когда нас наконец-то заметил муж сестры санитарного врача.
– Так, ребята, а вы кто такие?
Я бы сказала, вопрос был задан довольно неприветливым тоном.
