Освещенный светом свечи, доктор Нарунн с улыбкой подтрунил над Старым Музыкантом:
– Вот не думал, что мое пение способно погрузить человека в такую меланхолию! Вы плачете, мой друг.
Интерлюдия
Утро приходит
Мягкими
Шагами
По
Жидко-зеленому
Мрамору,
На цыпочках
Подходя
к моей
кровати,
таща за собой
Тонкий луч солнца,
Как играющий ребенок волшебную палочку.
Я сплю
И вижу во сне тебя,
Святилище,
затерянное
среди детских воспоминаний.
Молитва дочери, оборванная в самом начале
свистом пуль,
криками революции,
исчезновением отца.
Птица зовет
из обнесенного стеной сада,
Насвистывая
Свою утреннюю песню.
Кофейные саламандры,
встречаясь, кивают друг другу – как поживаете? Спасибо, хорошо, –
И спешат прочь, как две стрелы,
Пущенные в противоположных направлениях.
Страх ворочается и мечется, ведя уже проигранный бой.
Старая боль пропитывает слои моего существа,
Плывет по реке историй,
Вспоминая голоса,
а потом, как песчинка,
исчезает в небытии.
А я… я жду тебя в спокойствии
И тишине
Тысячи текстур и оттенков.
Я жду тебя
В складках белого гибискуса.
Часть вторая
Взгляд Тиры задержался на молодом человеке. У нее возникло странное ощущение, будто она знает его всю жизнь, – этот силуэт постоянно мелькал в ее отрывочных снах. Мужчина стоял с опущенной головой – лица не разобрать, но фигура четко выделялась среди кудрявых струй курившегося ладана, наполнявшего вихару своим ароматом. Высокий и стройный, широкоплечий, с удлиненными ключицами, отчего обнаженная грудь казалась еще шире, он походил на принца или статую, искусно высеченную из камня. Его движения казались стилизованными в соответствии с какими-то древними канонами. Одетый лишь в кбен – кусок белого хлопка, свободно обернутый вокруг бедер наподобие коротких шаровар, мужчина трижды поклонился главной статуе Будды в центре молитвенного зала и отдал по одному поклону каждой стороне света. И только когда он обернулся, Тира поняла, что действительно уже видела его.
– Какой красавец! – вырвалось у нее.
– О да. И, пожалуй, в ваших словах нет ничего предосудительного, потому что скоро он уже не будет монахом.
Тира повернулась к стоявшему рядом мистеру Чаму и, заикаясь, проговорила:
– Как, он монах?
Теперь понятно, почему он показался ей знакомым.
Они встречались неделю или две назад на этих самых ступенях, когда она впервые приехала в храм и кинулась бежать от молодого монаха со всех ног, как дурочка.
– Простите, я не хотела никого оскорбить… – залепетала она.
Иногда она забывала родную культуру и местные правила приличия: камбоджийка не все должна говорить вслух.
– Ничего не имею против, – негромко засмеялся мистер Чам. – Вот бы молодая красавица подумала так обо мне!
Тира была благодарна за эту легкость, за покладистый характер мистера Чама. Не удержавшись, она спросила, краснея:
– А откуда вы знаете, что скоро он не будет монахом?
– На нем белое облачение послушника, которому только что дали разрешение снять рясу.
Снять рясу… Прекрати, он же монах! Вернее, был монахом… Тира, смущенная видом полуобнаженного молодого красавца, отвернулась, рассердившись на себя: «Стыда у тебя нет!»
Мистер Чам объяснял, явно не подозревая о ее внутреннем монологе:
– Сейчас он воздаст последние хвалы Будде, наденет светскую одежду и вернется к обычной жизни. Пойдемте поздороваемся.
– Нет! – вырвалось у Тиры, но она тут же осеклась, боясь побеспокоить человека в вихаре. – Ему, наверное, нужно побыть одному… Может, потом подойдем. Я… Я боюсь снова передумать, если не пойду туда сейчас же.
Мистер Чам кивнул.
– Мне подождать вас тут? Уверены, что не хотите, чтобы я пошел с вами?
– Нет-нет, – нерешительно отказалась девушка, не в силах избавиться от ощущения, что не вполне понимает, что делает.
По дороге сюда ей удалось объяснить таксисту, почему в первый раз поддалась смятению и страху, что значил и значит для нее Ват Нагара и почему она все-таки приехала снова, несмотря на неослабевающее дурное предчувствие.
– Я должна сама, – повторила Тира увереннее, чем раньше.
– Ну, хорошо, – постановил мистер Чам, словно желая придать клиентке решительности. – Понадоблюсь – подайте сигнал.
Он имел в виду сложившийся у них порядок: Тира нажимала кнопку быстрого набора и выжидала один гудок, после чего таксист появлялся в условленном месте. «Дядюшка», по традиционному камбоджийскому обращению, Чам и впрямь по-родственному опекал девушку. Приобрести для Тиры местный мобильный номер тоже была его идея – и для удобства, и для ее безопасности. Старый таксист понимал важность сегодняшней поездки. Не каждый день, сказал он Тире в такси, встречаешь тех, кто может пролить свет на судьбу твоих близких, кто был с ними до последнего дня, на чьих руках они испустили последний вздох. Узнать, что они действительно мертвы, даже без доказательств в виде останков или пепла, означает обрести хоть какой-то душевный покой, отделить пропавших без вести от ушедших навсегда.
Сам мистер Чам пошел бы на край света, лишь бы узнать, что сталось с его первой семьей – женой и детьми: он до сих пор постоянно видел их в толпе и слышал их голоса в рыночном гаме.
– Странная штука, я ведь их не узнаю, если вдруг встречу… – после этих слов у таксиста сделался пораженный вид, будто он и сам не поверил, какие сокровенные вещи доверяет своей пассажирке.
Девушка и сама удивлялась, насколько она стала доверять мистеру Чаму и полагаться на него. Прежде от бывшего красного кхмера она убежала бы со всех ног, но сейчас убедилась, что они в одной лодке: ее поиски стали его поисками. Таксист полностью посвятил себя ежедневному квесту Тиры, готовый в любое время везти клиентку куда угодно.
Спускаясь по ступеням, девушка видела, что от Ват Нагары времен ее детства почти ничего не осталось: павильоны явно выстроены недавно, территория стала меньше по сравнению с тем, что ей помнилось, – может, из-за новой кирпичной стены и серого раствора в кладке, который еще не покрыла черно-зеленая плесень, похожая на жилки, пронизывающие стены.
Сохранились старые деревья, помнившие времена до переворота, но ни одно строение не показалось знакомым. Однако резонанс былого чувствовался повсюду: под ногами Тира ощущала следы своих детских прогулок. Она словно бы шла рядом с пралунгом маленькой себя, и пралунг иногда убегал вперед, показывая дорогу. Девушке помнилось, что тогда, как и сейчас, здесь было зелено и уютно, а во время празднеств бесконечный (стены тогда не было) простор расцвечивался яркими красками: земля переходила в воду, вода – в лес, лес – в облака.
