– Всех в ополчение санитарками? – чуть съехидничал я.
– А это здесь при чем? – удивилась она. – У всех потом дети будут, семейные. Порежется ребенок – а ты его к лекарю потащишь, сама не умея рану заделать? Что ты за мать тогда?
– Вот как… – поразился я еще глубже.
Что-то уважаю я это общество, как мне кажется. Сначала напрягся оттого, что Церковь тут всем заправляет, а вот чем дальше смотрю, тем больше вижу. По крайней мере, система образования местная вызывает уважение. А вообще надо будет подробней побеседовать с моей спасительницей. Вопросов у меня накопилось на долгий-долгий список.
Пока я так размышлял об умном, Вера притащила из хозяйской каюты здоровенную фельдшерскую сумку и взялась за мои раны. Развернула ее на палубе, разложила перед собой все необходимое. Я скосил глаза и увидел стеклянный пузырек с белым порошком и надписью «Стрептоцид». А рядом с ними – упаковку другого порошка с надписью «Антибиотик-14». Вот как… антибиотики имеются. Это хорошо, даже очень, только опять с толку сбивает. Так все же где я? Есть у меня одна теория, если честно, но в ней и пробелов хватает, поэтому пока оглашать не стану.
В воздухе запахло спиртом, бровь резко защипало. Действовала девочка сноровисто и умело, с единственным недостатком – не озаботилась анестезией, промывала и зашивала прямо по живому, заставляя морщиться и ругаться про себя.
– А у вас тут что, обезболивающего нет? – спросил я, когда она уже закончила и клеила прямо на кожу кусок бинта, прикрывший рану.
– Есть, – ответила она. – Но ты от него совсем отключишься, а здесь дел на пять минут было.
– Общий наркоз в смысле? – уточнил я и, нарвавшись на непонимающий взгляд, объяснил: – Ну в смысле я вообще усну во время операции?
– Ну да, – кивнула она. – Или если раненому вколоть, то он наяву сны видеть будет.
– Понятно, – кивнул я, сообразив, о чем идет речь.
Она собрала сумку и ушла в ходовую рубку, а ко мне подошел Игнатий. Помялся как-то неуверенно, затем сказал:
– Ну… это, спасибо тебе, в общем. – Вздохнул, затем продолжил: – Я что-то как загуляю, бывает, так и остановиться не могу. Беда с этим. Должок за мной.
– Да ладно, чего там, – отмахнулся я. – С кем не бывало.
– Я чего сказать хотел… – продолжил он. – Мало нас теперь, так что я тебя на ночь вахтенным поставлю. На четыре часа. На палубе сидеть и никого с берега даже на сходни не пускать.
– Не пущу, вопросов нет, – кивнул я.
– Тогда отдохни чуток, я разбужу, – сказал шкипер. – А завтра у нас уже команда будет. Семеро их, хорошие моряки. На вот тебе, попей.
С этими словами он протянул мне открытую полулитровую бутылку вполне обычного вида, от которой тянуло знакомым запахом. Я глотнул из горлышка – сидр. Ядрено-яблочный, шибающий в нос – и вкусный.
– Спасибо.
Шкипер ушел, а я задумался о том, что от шока он оправился быстро. И не только он – Иван тот же беду к сердцу тоже близко принял, но про дело не забыл. Да и Вера… Видать, жизнь тут дает поводы к тому, чтобы учиться держать удар. Да и странно было бы, если бы не так. На малых парусных шхунах по морю ходить – это не на круизном пароходе кататься. И через джунгли с обозом – вовсе не на «Красной стреле» от Москвы до Питера. Недаром тут у народа револьверы – деталь туалета.
Я поднялся с палубы и пошел к трапу, ведущему в трюм. И остановился, обратив внимание на вновь открытый люк двигательного отсека. Что же у них там за машина, а? Интересно же…
Иван как раз рядом сидел, опять с какой-то железякой возился, оттирая с нее смазку. Я подошел, заглянул через плечо. И понял, что я не знаю, что же такое передо мной. Нет, так, по отдельности, все понятно. И вал я вижу. И шатуны. И маховик большой. И цилиндры. Но только цилиндры чудные – большие очень, стоящие под прямым углом друг к другу. У тех, что стоят вертикально, весь верх как радиатор сделан, и к нему труб идет множество, да еще и с насосами. Значит, охлаждение требуется немалое, тут этот теплоотвод больше самого двигателя места занимает. А вот у других цилиндров, что горизонтально стоят, горелки по кругу. Это что получается? Что половина двигателя охлаждается, а половина нагревается?
Так… а труб выхлопных и вовсе нет, только над горелками нечто вроде вытяжки с вентилятором, для отвода тепла. Выходит все в небольшой «гриб» трубы, который со стороны так и в глаза не бросается. И горелку, кстати, отодвигать можно, а снизу еще какая-то топка со следами копоти. Можно и так цилиндр греть? Интересно… а почему бы и нет, собственно говоря? Если нагрев внешний, то какая разница, чем греть? Но основное топливо у них жидкое явно… Что-то мне в этом знакомое видится, хоть и не изучал я такой штуки. Может, в Сети видел, а может, и в журнале каком-то. Нет, в Сети, там еще движущаяся моделька была. Двигатель внешнего сгорания. Двигатель внешнего сгорания Стирлинга. Точно.
– Что, интересно? – спросил меня Иван, оглянувшись.
Был у меня соблазн задать целую кучу вопросов, да не хочется дураком показаться. Иное и потерей памяти не объяснишь. Не удержался, спросил лишь про мощность.
– Сто двадцать сил на двух сотнях оборотов, – с гордостью ответил Иван. – Хороший мотор, кузнецких мастерских. Новый совсем. Против любой волны тянет, если надо.
– А топливо какое? – с замиранием сердца спросил я.
Но и тут не накосячил, Иван ответил, ни секунды не задумавшись:
– Три части древесного спирта на семь частей рапсового масла смешиваю. Лучше всего – и горит хорошо, и копоти мало, и по цене выходит прилично.
Ага, вот как у них… топливо каждый сам себе мешает, как ему лучше кажется.
– А смазкой у тебя что? – спросил я, обратив внимание на несколько бачков, от которых к трущимся узлам двигателя вели настоящие трубки-масленки.
Видать, смазка узлов идет постоянно, в процессе работы… А снизу масло, или что там у них, собирается в поддон, там охлаждается, я радиатор отсюда вижу, и через фильтр маленьким насосом опять наверх закачивается – и оттуда самотеком обратно. Просто и со вкусом. Масла много уходить должно, пожалуй, вон главный бак какой здоровый.
– А что смазка? – чуть удивился вопросу Иван. – Как у всех – касторка с присадками от загустевания.
– Понятно, – кивнул я, сворачивая разговор. – Пойду вздремну перед вахтой.
– Ага, давай, – кивнул моторист. – Пара часиков у тебя есть еще. Ты вообще как, нормально? В глазах не двоится, блевать не тянет?
– Нормально, – отмахнулся я. – И сильнее получал.
Тут я не наврал, хоть и этот раз слабым не назовешь – ощущения такие, словно я из молотилки вылез. Но внутри точно ничто не порвалось, печень уже и не болит вроде как. Это радует: только в больницу мне с ходу загреметь не хватало.
Я спустился по трапу, шлепая тростниковыми тапками, прошел между каютами. Дверь в хозяйскую заперта была, а в шкиперскую открыта настежь. Игнатий сидел над каким-то большим журналом, что-то записывая в него карандашом, время от времени слюнявя его, отчего на нижней губе шкипера расплылось большое чернильное пятно. Меня он не заметил, и я прошел дальше, к «своему» столбу, возле которого неярко светила лампа. Отставил сапоги, что нес в руке, переодел бриджи, натянув длинные шорты, затем с радостью завалился в гамак, отхлебнув сидра из бутылки.
