Я только плечами пожал, но сопротивляться не стал. Место как место, не хуже других. Едва уселись, как к нам протолкался старший сын Евгена, худой, длинный, уселся рядом, уже потом спросив:
– Я с вами, хорошо?
– Давай садись, – махнула рукой Вера. – Алексей, это Пламен, мой брат двоюродный.
Семейный статус Пламена я и так хорошо понял, представлять не требовалось, но руку я ему протянул, поздоровался уже не так формально, как на улице. Пламен, посидев минуту, вдруг о чем-то вспомнил, подскочил и начал проталкиваться по ряду к проходу, стараясь не наступать на ноги сидевшим.
– Вера, спросить у тебя хочу, – вспомнил я о том, что пришло мне сегодня с утра в голову. – У вас здесь купить для спорта что-нибудь можно? Ну турник хочу сделать во дворе, мешок подвесить и гантели какие-нибудь найти. Или гири.
Вопрос оказался сложным, и, если бы не слово «гири», оказавшееся общим для нее и меня, пришлось бы изображать все руками, к недоумению сидящей чинно публики. Но все же она сообразила.
– Перекладину тебе пусть Иван-моторист сделает, – сказала она, указав на сидящего в дальнем от нас конце зала Ивана. – А гири на верфи закажи, в литейке, все так делают.
Про «колотильный» мешок она ничего не сказала, но это я уже как-нибудь сам, придумаю что-нибудь. А то встал сегодня, потянулся, проморгался – тут на физкультуру потянуло, а ничего нет. Так, поприседал, поотжимался, да и все, а хотелось бы большего.
– В любом случае понедельника ждать, – добавила Вера, – сегодня уже никто не работает, только лавки до трех часов и кабаки.
– Хорошо, – кивнул я и сменил тему: – Ты с дядей поговорила нормально?
– Да. Он против.
– И как объясняет?
– Считает, что так дом разделится на две части, а он этого не хочет.
– Делить и вправду не следует, – сразу сказал я. – А вот четко разграничить обязанности не мешает. Ты сама что думаешь?
– Не хочу к нему в семью, – сразу замотала она головой. – Не могу просто. Мне уже все равно, как дальше будет, но из родительского дома я не уйду. И в него никого не пущу.
– Тебе надо получить свое направление в семейном деле, – сказал я о том, о чем думал последние дни. – Не долю, доля твоя, как я понимаю, и так никуда не денется, а именно свою работу – такую, чтобы она как можно меньше с дядиной пересекалась.
– Например?
– Ну… не знаю, говорю, что первое в голову приходит… Допустим, дядя подминает под себя торговлю – ты занимаешься… китобойным делом, например. Это я так, на ходу придумал, – прервал я ее еще не начавшуюся речь. – Или открыть какое-то новое направление в торговле. С новым товаром – таким, каким раньше не занимались. Что-то свое нужно иметь, такое, чтобы потом никто не мог тебе сказать, что вот тебе что-то выделили, а ты не оправдываешь… понимаешь меня?
– Понимаю, – энергично закивала девочка. – Ладно, давай потом об этом, вон Пламен возвращается.
Пламен вновь протиснулся вдоль ряда, сел рядом с Верой. Где-то хлопнула дверь, по залу пронесся ветерком негромкий шепот: «Преподобный».
Преподобный Савва, одетый в белый френч, без шляпы, с зачесанными назад седыми волосами, прошел по залу, на ходу здороваясь с людьми из первых рядов, поднялся на кафедру. В церкви стало тихо. Акустика была такая, что нам, сидящим в самой середине зала, было слышно, как шуршат переворачиваемые страницы блокнота, который священник положил перед собой.
– Братья и сестры, – заговорил преподобный.
Голос у него был чуть хрипловатый, но звучный, такой, какой к себе внимание сразу привлекает. Мое привлек, по крайней мере.
– Сегодня проповеди не будет, – сказал он неожиданно, и по залу прошла волна шепота. – Я просто хочу поговорить с вами. Поговорить о том, что случилось с экипажем шхуны «Закатная чайка», отправившейся недавно в Новую Факторию за грузом. Целый экипаж, наши родственники, друзья, соседи – в общем, люди с нашего острова, наши люди. Они погибли, почти все. В живых остались двое на судне, Иван Копытин и Игнатий Бородин, да случаем уцелели двое из каравана – Вера Светлова и Алексей Богданов. Веру отец спас: укрыл в пещере, а сам погиб, – Алексею же голову разбили, приняли за мертвого, а он отползти сумел, чем и выжил. Так вот, было четырнадцать человек, а осталось четверо.
Помолчав немного, преподобный Савва продолжил:
– Мы скорбели о них, мы готовы помогать семьям. Но достаточно ли этого? Будет ли наша совесть спокойна перед людьми и Богом, если мы этим ограничимся? Нет, не думаю. Всевышний не помогает нам и не вмешивается в наши дела…
Тут я немного «запнулся мыслью», потому что такого постулата от священнослужителя я пока еще не слыхал.
– Он нам единственный и окончательный Судия, он судит нас по делам нашим. И нам не мешает почаще оглядываться на самих себя и думать над тем, как рассудит он нас. Погибли наши люди, убиты теми, кто не знает имени его, кто не хранит облика его, данного нам от рождения, кто презирает обычаи и правила – те, какие обязан соблюдать человек. Если такой заведется в нашем городе, мы в силах судить его по Закону и покарать так, как Закон определяет. Но что делать с теми, кто далек от дома нашего Закона и кто презирает его? Теми, кто руководствуется простым инстинктом: хочу – дай. Не даешь – украду. Не могу украсть – убью и возьму. Они что, достойны оставаться безнаказанными? А кровь друзей наших и родственников пролилась в землю и плодов не дала? Все впиталось и все забыто?
Преподобный Савва глубоко вздохнул, взял с кафедры маленькое, обтянутое кожей Писание, показал его залу:
– Не мир Я принес, но меч. Так сказал он. Не для того он пришел, чтобы примирить ум и глупость, благородство и скотство, зло и добро, людей и нелюдей. Когда-то давно люди забыли о его словах, они стали мириться, стали терпимыми. Можно быть терпимым к малой оплошности и неудачной шутке, но как можно быть терпимым к злу? Нельзя, а они стали. И Зло стало разрастаться, чувствовать свободу, затаптывать в грязь добро, перекрикивать правду, разврат глумился над целомудрием. Зло восторжествовало – и мир погиб. Святая Церковь с трудом восстановила первые ячейки людей, готовых жить по Закону Его, готовых бороться со Злом, если оно все же возникнет снова!
Голос преподобного возвысился, он выдержал небольшую паузу, оглядел притихший зал.
– Убить тех, кто пришел с миром, торговать, – Зло. Не хочешь ты торговли – выстави торговцев со своей земли. Но негры этого племени не этого хотели: их вела жестокость, алчность и глупость. Я хочу надеяться на то, что это была именно глупость. Почему? Потому что только глупец способен убить тех людей, которые представляют народ. Народ, знающий закон Божий, народ, готовый честно предстать пред взором его тогда, когда придет время. Жизнь – дар Божий, мы не вправе им пренебрегать, мы не вправе его не защищать. Это самый главный дар, который мы получили от него, и можем ли мы относиться к этому дару с пренебрежением? Мы защищаем себя, но не всегда способны защитить. На нас можно напасть неожиданно, нас можно превзойти числом, как случилось с нашими братьями. Но если те, кто напал на них, понесут кару – не защитим ли мы жизнь других, тех, кто пойдет по тем дорогам после? Мы не даем уйти без наказания преступнику в своих землях, так почему мы должны давать такую возможность дикарям? Не значит ли это, что мы намерены исполнять волю Божию избирательно, там, где нам удобно, и забывать о ней там, где нам она затруднительна?
