Встреча в степи
По дороге в Царьград Митяй имел встречу с Мамаем, кочевавшим в Крымских степях. «И немного удръжан быв, и паки отъпущен бысть» (43, 129).
За этим лаконичным известием стоит еще одна историческая загадка, обросшая ворохом ученых комментариев (130, 95). В принципе Митяй ехал через владения Мамая на вполне легальных основаниях. Он заранее запасся разрешением на свой проезд от степных властей. Еще 28 февраля 1379 года от имени номинального правителя Мамаевой Орды хана Тюляка Митяю был выдан ярлык, в котором он почтительно именовался «митрополитом Михаилом».
И всё же эпизод вызывает ряд вопросов. О чем могли беседовать эти два человека? Ведь Москва находилась тогда в состоянии «розмирия» с Мамаем. Историки высказывают различные объяснения этого странного приключения (264, 137). Но суть дела достаточно ясна. Мамай был незаурядным политиком. Он велел пригласить к себе Митяя, так как хотел из первых рук узнать о положении дел в Русской церкви, познакомиться с ее будущим главой, а может быть, при посредстве Митяя убедить Дмитрия Московского в своем миролюбии и готовности к переговорам.
В целом же эта история заставляет еще раз задуматься над тем, какое значение вкладывал летописец в понятие «розмирие». Но как бы ни толковать это «розмирие», очевидно, что Мамай, кочевья которого опустошила чума, в 70-е годы XIV века не имел ни сил, ни желания воевать со всей Северо-Восточной Русью. А потому он стремился представить «розмирие» как частную ссору с Дмитрием Московским, причиной которой, как мы предположили выше, была недоимка по ордынскому «выходу». Все остальные светские и духовные правители могли по-прежнему рассчитывать на его милостивое отношение. Церковь не платила ордынской дани, поэтому к ней у Мамая в данном случае и не могло быть никаких претензий. Разрешив проезд нареченного митрополита Митяя через свои владения и оказав ему честь личной встречей, бекляри-бек наглядно демонстрировал это всей Руси.
Дмитрий Московский, напротив, представлял дело так, что «розмирие» — это противостояние всей Руси и всех татар. Именно этот взгляд и отразился в сообщении московской летописи (напомним: «А князю великому Дмитрию Московьскому бышеть розмирие с тотары и с Мамаем») (43, 106). Если речь действительно шла о выплате ордынского выхода, то отказ от платежей — каким-то образом аргументированный — и становился той программой, которая консолидировала княжеское сообщество. Здесь не могло быть частных решений. Либо все во главе с великим князем Владимирским платили «выход», либо все отказывались это делать, оставляя деньги в своей собственной казне.
Существует мнение, что приглашение Митяя ко двору Мамая для беседы свидетельствует о наличии летом 1379 года мирной альтернативы военному противостоянию Москвы с Мамаевой Ордой. Однако в это трудно поверить. Весь ход событий 1374–1379 годов неотвратимо вел к генеральному сражению. После разгрома татар на реке Воже бекляри-бек уже не мог отступить. Его показное дружелюбие по отношению к Митяю было не более чем еще одной попыткой внести рознь в русскую правящую элиту, показать колеблющимся свое притворное миролюбие.
Морская пучина
Миновав Половецкую степь и добравшись до генуэзской колонии Каффы (современная Феодосия), московские послы вздохнули с облегчением. Вскоре они взошли на большой корабль, который отплывал в Константинополь.
Шла вторая половина сентября 1379 года (270, 87). Не знаем, как встретило путешественников Черное море. Но для сухопутных москвичей даже плавание по спокойному морю было незабываемым переживанием. А в это время года море редко бывает спокойным. Автор «Повести о Митяе» (точнее, черновых материалов для нее) — безусловно, участник посольства — в своих записках процитировал 106-й псалом, где красочно представлена картина морской бури. Очевидно, эту картину он видел своими глазами и запомнил на всю жизнь. А 106-й псалом он повторил столько раз, что даже в рассказе о ссоре между послами после кончины Митяя невольно использовал цитаты из него.
«Рече, и ста дух бурен, и вознесошася волны его: восходят до небес и нисходят до бездн: душа их в злых таяше: смятошася, подвигошася яко пианыи, и вся мудрость их поглощена бысть» (Пс. 106, 26).
Но любое испытание рано или поздно приходит к концу. Наконец настал день, когда судно вошло в Босфор. Вдали в голубоватой дымке показались величественные храмы и дворцы «второго Рима».
Преступление без наказания
Можно представить себе ликование усталых путников при виде цели путешествия. Но тут случилось непредвиденное: нареченный митрополит скоропостижно скончался…
Самая ранняя из сохранившихся версий «Повести о Митяе» лаконично констатирует факт смерти: «Внезапу Митяй разболеся в корабли и умре на мори» (43, 129). Впрочем, нельзя забывать, что редакция Рогожского летописца отстоит от времени создания «Повести» более чем на полвека. За это время текст неоднократно редактировался и сокращался. Следы этой правки отчетливо заметны. Первая редакция, безусловно, была в оригинале куда более пространной, чем ее версия, дошедшая в составе Рогожского летописца.
Вторая редакция «Повести» (в составе Воскресенской летописи) возникла во второй половине XVвека (270, 125). О смерти Митяя здесь говорится в тех же словах, что и в первой редакции: «Внезапу разболеся Митяй, и умре на мори», — но этот факт сопровождается своего рода «вздохом» автора: «…И не сбытся мысль его и не случися быти ему митрополитом на Руси» (39, 31). А чуть ниже дается обширная подборка благочестивых сентенций на тему «добро есть уповати на Господа, нежели уповати на князя» (39, 31). Внезапная смерть Митяя — Божья кара за то, что он хотел стать митрополитом вопреки не только желанию всего русского духовенства, но и вопреки воле Божьей. Тема эта (церковь и светская власть) была неизменно актуальной в XV столетии — в период борьбы за полное подчинение Русской церкви московской великокняжеской власти. Но уже в эпоху Василия III это можно было считать пройденным этапом.
Теряя в своей политической актуальности, «Повесть о Митяе» со временем прибавляла в литературной занимательности, а вместе с ней — и в обилии реальных деталей.
Относительно поздняя (1520-е годы), но сохранившая уникальные известия более ранних сводов Никоновская летопись (по Г. М. Прохорову, это третья редакция «Повести») сообщает подробности: вместе с известием о кончине Митяя в Москву дошли и слухи о его убийстве.
«Инии глаголаху о Митяи, яко задушиша его; инии же глаголаху, яко морьскою водою умориша его» (42, 40).
Как отнестись к этому известию? Не является ли оно плодом воображения московских книжников первой половины XVI столетия?
Думается, следует прежде всего обратить внимание на сам характер уникальных чтений. Создатели Никоновской летописи нередко украшали лаконичные сообщения своих источников вымышленными подробностями и риторическим «плетением словес». Но эти литературные упражнения, как правило, не содержали принципиально новой информации. В данном же случае известие об убийстве Митяя является новой и весьма существенной информацией. Убийство, заговор, измена — обвинения серьезные. Такие вещи летописцы не выдумывали «ради красного словца».
