От посланных долго не было вестей. Понимая, что они могли погибнуть или попасть в руки ордынцев, князь Дмитрий Иванович выслал вторую «сторожу» из отборных молодцов. Уже по дороге в степь они встретили первую «сторожу», возвращавшуюся с вестями и захваченным в плен «языком».
Доставленные разведчиками сведения оказались тревожными. Мамай с большой силой нацелился на Русь. Но обычно татарские набеги были внезапными и стремительными. Ордынцы старались застать русских врасплох, чтобы захватить больше добычи и пленных. Помимо этого, внезапный набег не давал князьям возможности договориться о совместных действиях против грабителей. На сей же раз татары не спешили, раскинув свои шатры в верховьях реки Воронеж и вдоль Верхнего Дона. Причины этой странной медлительности вполне понятны. Мамай надеялся, что у русских при виде маневрирующего в степях многотысячного войска сдадут нервы и они согласятся на его главное и, кажется, единственное требование — увеличение дани.
Правитель Орды не хотел войны с Русью, во-первых, потому, что всякая война — это риск, а умудренный жизнью бекляри-бек не любил рисковать в серьезных делах; а во-вторых, потому, что даже в случае победы над русскими проигрывал больше, чем выигрывал, ибо «резал курицу, которая приносит золотые яйца». Победоносное ордынское войско неизбежно потребовало бы от своего предводителя опустошительного похода по всей Северо-Восточной Руси. А после такого похода платить русский «выход» было бы просто некому…
Логика мыслей и действий правителя Орды достаточно ясна. Гораздо сложнее понять логику Дмитрия Московского. В его поведении много иррационального, обусловленного желанием исполнить свою провиденциальную миссию «царя Русского». Трудно понять, например, почему Дмитрий не пошел на финансовые уступки Мамаю. Почему, зная военное превосходство татар, решил рискнуть всем, но только не уступить «поганым»? Почему не послушался советов бояр, предлагавших покончить дело миром?
Безусловно, московский князь «вступил в злато стремя» не ради денег. После победы на Воже Дмитрий утвердился в своем предчувствии: он — «царь Русский», призванный спасти свой народ от власти чужеземцев. Его библейский аналог — избранный Богом юный царь Давид. Путь, на который он вступил, не допускал колебаний и возврата. Это путь, указанный ему Богом.
Характерная черта великих людей Средневековья — парадоксальное смешение идеализма и прагматизма. Мистическое органично уживалось в голове Дмитрия с рациональным. Он понимал: единство Руси, даже временное единство «переяславской коалиции», могло удерживаться только победами, успехами, движением вперед. Примирение с Мамаем означало бы крах московского дела — «собирания Руси»…
Войско Мамая производило сильное впечатление своей численностью и разноплеменным составом. «Кроме ордынской конницы в армию Мамая входили бесермены (камские булгары), армяне, фряги (крымские итальянцы), черкасы (черкесы), ясы (осетины), буртасы, — пишет современный историк. — К оружию были созваны, очевидно, основные силы Мамаевой орды, включавшие, по сообщению Задонщины, десять орд и 70 князей. К ним примкнули и наемники, набранные среди народов Поволжья, Северного Кавказа и Крыма. Над Северо-Восточной Русью нависла реальная угроза разгрома… Ставилось под удар всё, чего достигли низовские княжества в течение нескольких десятилетий.
Среди московского боярства сложились „партия войны“ и „партия мира“. Князь Дмитрий по необходимости должен был лавировать между ними, избегая прямой конфронтации. Для успокоения „партии мира“ он вступил в переговоры с Мамаем. Однако начатые переговоры после отказа Москвы повысить „ордынский выход“ были прерваны» (175, 32).
На переговорах московских дипломатов с Мамаем, вероятно, обсуждался и еще один принципиальный вопрос. Дмитрий настаивал на том, чтобы Мамай признал великое княжество Владимирское «вотчиной» (то есть наследственным неотчуждаемым владением) московского князя. Значение этого «вотчинного» вопроса в русско-ордынских отношениях тех лет можно оценивать по-разному. Некоторые историки называют его «главным стержнем политики Дмитрия Донского» (133, 10). Однако нельзя забывать, что ситуация двоевластия в Орде, частая смена ханов и общая нестабильность обесценивали факт признания прав московского князя на Владимир тем или иным степным правителем. В практической политике такого рода вопросы решались главным образом реальным соотношением сил русских князей и их способностью (или неспособностью) пренебречь решением Орды.
Кто не с нами, тот против нас…
Итак, никто не хотел уступать. Каждый чувствовал за спиной меч, а впереди — бессмертие славы. Разрешением спора могла быть только битва. Переговоры потеряли смысл.
Стратегия Дмитрия Московского в этой ситуации обычно восхваляется как чрезвычайно прозорливая. Не отнимая у нашего героя бесспорного военного дарования, заметим, что мотивация его решений во многом обусловливалась логикой очевидного.
Первым стратегическим решением князя Дмитрия было выступление с войском навстречу Мамаю в Дикое поле, как называли тогда ордынские степи (298, 55). Князь отказался от двух проверенных временем стратегий: осадной (которая дважды спасла Москву от Ольгерда) и пограничной (которая остановила татар в 1373 году на Оке и в 1378-м на Воже). Своей медлительностью бекляри-бек дал Дмитрию достаточно времени, чтобы осмыслить ситуацию, сложившуюся на Руси. И ситуация эта оказалась крайне опасной для Москвы. Все её предполагаемые союзники (из первого ряда) не хотели выступать под знаменами Дмитрия навстречу Мамаю. Вот их печальный реестр, составленный современным историком:
«Нижегородский князь не осмелился послать свои войска против Мамая, а Олег Рязанский занял выжидательную позицию в надежде спасти свою землю от третьего (за одно десятилетие) погрома…
Великий князь Смоленский Святослав Иванович остался в стороне от войны с татарами и не прислал свои полки на поле Куликово…
В походе против Мамая войска Новгородской феодальной республики не участвовали…
Князь Михаил (Тверской. — Н. Б.) не выполнил обязательства о совместных оборонительных и наступательных действиях против Орды. Его полков не было на поле Куликовом…» (298, 48).
Вероятно, каждый из них обосновал свой отказ какими-то «уважительными причинами». Но это было лишь пустое лицемерие. Дмитрий понял, что как только Мамай осадит Москву, «союзники» не только отвернутся от него, но и смогут предложить ордынцам свои услуги. За примерами аналогичного поведения князей не нужно было углубляться в летописи. Старики помнили, как Иван Калита и Александр Суздальский ходили на мятежную Тверь вместе с туменами Узбека, а «средовеки» своими глазами видели, как Михаил Тверской и Святослав Смоленский, потирая руки, шли на Москву вместе с диким воинством язычника Ольгерда.
Впрочем, ситуация была не столь уж беспросветной. По причинам, о которых мы можем только гадать — от благородства и патриотизма до семейных уз и финансовой зависимости, — верность Москве сохранили многие князья Ростово-Суздальской земли. Анализ противоречивых сведений об участниках Куликовской битвы позволил другому современному исследователю составить нижеследующий «наградной лист»:
