Вялотекущее строительство Чудова монастыря можно назвать своего рода «военной хитростью». Оно позволило митрополиту завуалировать собственное участие в возведении новой московской крепости. Мастера, собранные по призыву митрополита со всех подчиненных ему епархий для строительства монастыря, трудились на возведении Кремля. Материалы, закупленные для монастыря, незаметно укладывались в фундаменты крепостных стен. Деньги, перетекавшие из митрополичьей казны в великокняжескую, списывались на расходы по устройству монастыря. Здесь, как и во многих других исторических ситуациях, высокая цель (возвышение Москвы и через него — объединение Руси) могла быть достигнута только с помощью низменных средств…
На заготовку материалов и разбор остатков старой крепости ушли вторая половина 1365-го и весь 1366 год. Поздней весной 1367 года началось главное — возведение новых белокаменных стен.
Откуда взялось огромное количество белого камня для московских стен? Мнение специалистов на этот счет звучит весьма убедительно: «Весной 1367 года, когда в основном из Мячковских каменоломен были доставлены блоки известняка, началось строительство» (114, 32). Село Мячково и доныне существует на левом берегу Москвы-реки примерно в 40–50 километрах от столицы, ниже по течению. Сохранились там и выходы белого камня — известняка.
Работа в каменоломнях была тяжелой и опасной. Камень добывали не только в открытых карьерах, но и в подземных штольнях. Основной сезон добычи камня — лето. «Камень и известь добывали и обжигали летом; зимой крестьяне свою продукцию отправляли по санному пути» (114, 19). Впрочем, при необходимости камень можно было возить и летом — на больших плоскодонных речных судах.
Дело шло на удивление быстро, не останавливаясь из-за нехватки людей или материалов. Объединение ресурсов великокняжеской казны, митрополичьей кафедры и московских боярских кланов позволило поставить строительство белокаменной крепости на прочное финансовое основание. Привлеченные слухами о хорошем заработке, в Москву стекались толпы землекопов — крестьян из подмосковных сел и деревень. Эпидемия чумы осталась в прошлом, и дороги вновь наполнились путниками. Лучшие мастера из Новгорода и Пскова, где навык работы с камнем был живой традицией, потянулись на сытые московские хлеба. Белая как снег стена поднималась из земли и обретала внушительный вид.
Объем выполненных строителями работ огромен. Вот примерный перечень работ и их исполнителей, составленный Н. Н. Ворониным.
«Ломка камня. Грубая теска камня в карьере. Доставка камня на 50 км. Обжиг известняка. Гашение извести-кипелки. Приготовление раствора. Рытье рвов и котлованов с последующей засыпкой. Подвозка камня к стенам. Кладка бутовых фундаментов. Теска постелей и лица камня. Кузнечные работы (оправка инструмента). Устройство лесов. Лицевая кладка стен и зубцов. Забутка стен и зубцов» (116, 233).
Для выполнения этих работ требовались люди двух уровней квалификации. Большинство составляли простые разнорабочие — землекопы, возчики, грузчики и плотники. В этой роли могли выступать крестьяне окрестных деревень, искавшие в Москве спасения от голода, вызванного засухой 1365 года. Постройка крепости стала своего рода «общественными работами», которые позволяли голодающим получить кусок хлеба и миску похлебки. Так действовал позднее и Борис Годунов во время страшного голода 1600–1602 годов. Благодаря голоду московские власти имели в своем распоряжении тысячи почти бесплатных рабочих рук.
Код Пимена
Созданный Пушкиным образ летописца Пимена — своего рода «парадный портрет». В реальной работе летописца было много тонкостей и литературных приемов, непонятных для людей нашего времени. В частности, летописец прекрасно знал Священное Писание и пользовался библейскими аллюзиями как своего рода кодом, зашифрованным посланием, смысл которого доступен только посвященным.
Рогожский летописец под 6874 годом (1366) сообщает: «Тое же зимы князь великыи Димитреи Иванович, погадав съ братом своим съ князем съ Володимером Андреевичем и съ всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслиша, то и сътвориша. Тое же зимы повезоша камение к городу» (43, 83).
Симеоновская летопись содержит аналогичный текст (45, 106). Тот же текст читался и в сгоревшей в пожаре 1812 года Троицкой летописи, которой пользовался Н. М. Карамзин (72, 384).
В этом тексте весьма интересно не только то, о чем сообщает летописец, но и то, о чем он умалчивает. Так, он ни словом не упоминает об участии в этом московском совещании митрополита Алексея. А между тем именно Алексей, а вовсе не 16-летний князь Дмитрий, был душой этого смелого проекта. Однако говорить об этом явном нарушении правил поведения иерарха московские летописцы не хотели.
Размышляя над этим текстом, М. Н. Тихомиров особо отметил заключительную часть первой фразы. «Обращает на себя внимание и своеобразная, можно сказать, задорная конструкция фразы: „да еже умыслиша, то и сътвориша“, то есть что задумали, то и сделали. Летописец точно хотел подчеркнуть, что у московских князей намерение не расходится с делом» (318, 59).
Думается, это слишком прямолинейное толкование загадочной фразы. Тихомиров пошел в данном случае за текстом Никоновской летописи (1520-е годы). Там, как и в тексте Московского свода начала XV века, о строительстве крепости сообщается дважды (под 6874 и 6875 годами), причем второе известие имеет уникальное дополнение. «Того же лета князь велики Дмитрей Иванович заложи град Москву камен, и начаша делати безпрестани. И всех князей русских привожаше под свою волю, а которыа не повиновахуся воле его, а на тех нача посегати, такоже и на князя Михаила Александровича Тверьскаго…» (42, 8).
Слова «и начаша делати беспрестани» выглядят неловкой вставкой. Однако она естественно объясняется как попытка создателя Никоновской летописи передать смысл озадачившей его неловкой вставки в первом известии о постройке крепости — «да еже умыслиша, то и сътвориша» (43, 83).
В этой путанице сбивчивых фраз угадываются фрагменты целостной картины — рассуждения тверского летописца — редактора Московского свода начала XV столетия — об исконном злонравии потомков Калиты. При анализе этих фрагментов следует помнить, что кодом для сокровенного смысла летописных сентенций всегда было Священное Писание. Очевидно, что именно тверской летописец сделал эту неуклюжую вставку — «да еже умыслиша, то и сътвориша» — в монолитный текст московского известия о постройке крепости. Однако мотивом этой вставки (дошедшей до нас в сильно урезанном виде) было отнюдь не восхищение деловитостью москвичей, а иносказательное осуждение этого замысла как части той политики произвола и насилия по отношению к другим князьям, на которую тверской летописец прямо жалуется в следующей погодной статье. Глагол «умыслить» (замыслить) в летописях и Священном Писании использовался редко, причем обычно тогда, когда речь шла о дурном намерении — лжесвидетельстве (Вт. 19, 19), коварных замыслах братьев Иосифа (Быт. 37, 18).
(В поисках данного глагола мы пользовались текстом Острожской Библии 1581 года. В переводе Библии на современный русский язык понравившийся переводчикам глагол «умыслить» встречается гораздо чаще, чем в древнерусском тексте.)
