Обычная дорога в Нижнее Поволжье шла из Москвы до Коломны, оттуда по Оке до Рязани, а дальше сухим путем до верхнего течения Дона. Спускаясь на судах вниз по Дону, путники в районе Переволоки перебирались с Дона на Волгу и оказывались вблизи Сарая Берке. Вероятно, этим путем и ехал Дмитрий Московский летом 1371 года.
Два взгляда на один вояж
Летописные известия о поездке Дмитрия Московского к Мамаю разбросаны по нескольким годовым статьям. Две основные версии — московская и тверская — даже в обработанном поздними редакторами виде сильно расходятся в оценке событий. Каждый летописец смотрит «со своей колокольни». Для московского летописца поездка Дмитрия к Мамаю и получение ярлыка на великое княжение Владимирское — смелый поступок и восстановление исторической справедливости. С точки зрения тверского книжника — это преступление перед моралью, эгоистический поступок, повлекший за собой новую войну, жертвами которой стали тысячи и тысячи русских людей.
Вот похожее на словесные четки сообщение об отъезде московского посольства в его тверской редакции:
«Того же лета (1371) князь великии Дмитреи Иванович поиде в Орду, месяца июня в 15 день на память святаго пророка Амоса в неделю перевезеся черес реку Оку, а пресвященныи Алексии митрополит проводил князя великаго до Окы и благословив его, молитву сътворив, отъпусти его с миром и его бояр, и его воя, и всех благословив, и сам възвратися въспять, и приеха в град Москву» (43, 96).
Далее в тексте Рогожского летописца следуют два известия, относящиеся к московско-тверским и московско-литовским отношениям. Вслед за ними продолжается прерванный этими известиями (вставками) рассказ о поездке Дмитрия Московского в Орду:
«И тамо, приида в Орду, князь великии Дмитреи Московьскыи многы дары и великы посулы подавал Мамаю и царицам и князем, чтобы княжениа не отъняли, они же диавольскым научением за умножение грех ради наших безбожною своею лестию ввергъли меч и огнь в Русскую землю на крестианьскую погыбель. И тако створили мятеж в Русской земли и велику погибель христианом, омрачив сердце своя многым златом и сребром, отъпустили князя Дмитриа с любовию, опять дав ему княжение великое» (43, 96).
В этом ритмически построенном рассуждении неизвестного летописца (очевидно, тверского редактора Свода начала XV века) за обличением Мамая и его окружения (те самые они, исполнители козней дьявола!) скрывается и осуждение князя Дмитрия. Он представлен в одной компании с пособниками дьявола, виновниками «мятежа в Русской земле».
Для усиления эмоциональной окраски своего рассказа летописец (судя по всему — человек церковный) использует сильную метафору: татары (а с ними и князь Дмитрий) «ввергли меч и огнь в Русскую землю». Эта фраза близко воспроизводит одно выражение из «Повести временных лет», содержащееся в рассказе об ослеплении князя Василька Теребовльского (1097 год). Князья упрекают зачинщика этого преступления князя Давыда Игоревича в том, что он «ввергл еси нож в ны (нас. — Н. Б.), его же не было в Русскеи земли» (32, 262; 32, 274).
Русские князья прекрасно понимали политику Орды, направленную на разжигание княжеских усобиц. Предлагая ярлык на великое княжение Владимирское двум соискателям одновременно, Мамай не только удваивал свой доход, но и натравливал их друг на друга. Спустя четыре года после поездки Дмитрия Московского в Орду эта мысль будет предельно четко выражена в его «докончании» (договоре) с Михаилом Тверским. «А имут нас сваживати татарове, и имут давати тобе нашу вотчину, великое княженье, и тобе ся не имати, ни до живота (ни сейчас, ни до конца жизни. — Н. Б.)» (8, 26).
Цена вопроса
Но мог ли Дмитрий Московский не ездить за поддержкой в Орду, уступить первенство Михаилу Тверскому и тем самым избавить Русь от междоусобных войн? В принципе — да. Так поступали в XIII столетии ростовские князья, отказавшиеся от борьбы за великое княжение Владимирское. Так поступил Дмитрий Суздальский, уступивший москвичам владимирский трон. Но почему-то никто из них не получил за это славы великого святого. Очевидно, современники полагали, что это редкое смирение — скорее военная капитуляция, чем подвиг христианского благочестия.
Дмитрий Московский свято верил в то, что правда на его стороне, что великое княжение Владимирское — неотъемлемая привилегия московских князей. Таков был завет Ивана Калиты. Так говорил в один голос весь московский двор. Так учил мудрый наставник митрополит Алексей. Так говорили почерневшие от времени книги. Наконец, князь и сам поверил, что только так, через захват великого княжения Владимирского, Москва может исполнить свою провиденциальную миссию — «собрать Русь».
Внук Калиты видел Москву как избранный Богом город, как третий после Киева и Владимира престол Богородицы в Русской земле. И верил, что только через возвышение Москвы Русь может снова стать свободной и процветающей…
Всякий, кто станет на пути Москвы, должен быть уничтожен как враг Божьего дела. Многие должны погибнуть ради того, чтобы Москва исполнила предначертанное ей свыше. А если успех московского дела потребует денег — то деньги эти следует выколачивать из народа решительно и беспощадно.
Ярлык на великое княжение Владимирское дорого обошелся князю Дмитрию. Он выплатил Мамаю огромную сумму, которую позаимствовал у сарайских ростовщиков. Возможно, после начала «замятни в Орде» (1359 год) Русь перестала выплачивать ордынский «выход» или платила его не в полном объеме (206, 70). Теперь настало время возвращать долги.
«Того же лета (1371) въсенине (осенью. — Н. Б.) князь Дмитреи Московьскыи прииде из Орды с многыми длъжникы, и бяшеть от него по городом тягость даннаа велика людем» (43, 98).
Одновременно с тяжкими поборами по городам Московского княжества и великого княжества Владимирского Дмитрий, безусловно, заставил платить и других князей. Не избежал убытков и Михаил Тверской. Не дожидаясь его добровольных взносов, московский князь «по волостем Тферьским грабил».
Свирепыми мерами Дмитрий выбивал деньги из народа. Московские летописцы, разумеется, обходят эту тему стороной. Сохранились лишь косвенные свидетельства такого рода. Житие Сергия Радонежского рассказывает о том, как решал этот вопрос дед московского князя — благочестивый Иван Калита. Посланные им воеводы Мина и Кочева устроили в Ростове настоящий погром. Местные жители «не токмо имениа обнажени быша, но и раны на плоти своей подъяша, и язвы жалостно на себе носиша и претръпеша». Экзекуторов не останавливал и высокий чин наказуемого. «Старейшаго болярина ростовскаго, именем Аверкый, стремглавы обесиша (повесили вниз головой. — Н. Б.), и възложиша на ня руце свои, и оставиша поругана» (25, 288).
Такими методами Иван Калита, став великим князем Владимирским, выколачивал из ростовцев ордынские долги. Нет оснований думать, что Дмитрий действовал в схожей ситуации более гуманно, чем его дед.
Риторика пристрастия
Римский историк Корнелий Тацит советовал писать историю «без гнева и пристрастия» (70, 7). Верный в теории, этот совет трудно исполним на практике. Всякий пишущий историю думает не только о будущем своего труда, но и о своем собственном. Помимо этого существенного момента есть и еще одно обстоятельство более возвышенного характера. Человек по природе своей правдив. Ложь беспокоит его, создает психологический дискомфорт. Поэтому он быстро начинает искренне верить в то, что прежде говорил или писал из выгоды.
